Предварительные замечания

Несмотря на наличие большого количества государств в районе Тихого океана, для всех совершенно очевидно, что система и структура безопасности формируется четырьмя державами: США, Японией, КНР и Россией. Столь же очевидно, что оценки ситуации в области между­народной безопасности будут зависеть от того, с какого угла ведется «наблюдение»: со стороны Вашингтона, Токио, Пекина или Москвы. Понятно, что каждая столица исходит из того, насколько общая ситуа­ция безопасности соответствует национальным интересам той или иной державы. Поэтому было бы целесообразным рассмотреть «безопасность» с позиции каждой из сторон, чтобы выявить точки совпадения и рас­хождения на те или иные проблемы в регионе. Это в свою очередь по­зволило бы, как говорил Дэн Сяопин в 1989 г . применительно к отно­шениям с США: «сформировать дух взаимного уважения, уменьшить неприятности, содействовать сотрудничеству и предотвратить конфрон­тацию». Однако в силу ограниченности объема мы здесь вынуждены отказаться от анализа подхода Японии к проблемам безопасности, ко­торый, кстати сказать, мало чем отличается от американского.

Еще одно предварительное замечание. Хотя термин «безопасность» уже давно толкуется в широком смысле, здесь внимание будет сконцентрировано прежде всего на его военно-политических аспектах.

Безопасность и военная политика США в Восточной Азии

Итак, для начала рассмотрим подход и оценки официального Ва­шингтона на ситуацию безопасности в Тихоокеанском регионе, точнее в Восточной Азии, поскольку именно Восточная Азия является средо­точием политики безопасности всех значимых субъектов региона.

Восточная Азия занимает второе после Европы стратегическое на­правление в совокупной внешней политике США. Все официальные лица в Вашингтоне оценивают нынешнюю ситуацию безопасности в Восточной Азии как наиболее благоприятную за весь период после Вто­рой мировой войны. Например, бывший министр обороны США У. Пер­ри высказывается в таком ключе: «Азиатско-тихоокеанский регион се­годня является более процветающим и стабильным, чем в любое время за всю свою историю. И по всему региону ощущается чувство усилива­ющегося доверия и оптимизма на будущее». В утвержденном прези­дентом Клинтоном докладе «Стратегия национальной безопасности в новом веке» (подготовленном СНБ в мае 1997 г .) отмечалось: «За пос­ледние четыре года мы добились значительного прогресса в создании стабильного и процветающего азиатско-тихоокеанского сообщества». Здесь же он развернул программу действий США в регионе: «Мы дол­жны еще более укрепить наши тесные связи с Японией, Корейской Рес­публикой, Австралией и нашими друзьями и союзниками — асеановскими странами. Мы должны добиться, чтобы Северная Корея продол­жила выполнение договора о замораживании и свертывании своей ядерной программы, и мы должны внести свой вклад в эти усилия. И вместе с Южной Кореей мы должны продвигать мирные переговоры с Северной Кореей» (там же). Клинтон также высказался за более глубо­кий диалог с КНР, оговорив, что для США, так же, как и для всего мира, открытый Китай, играющий активную и ответственную роль в между­народном сообществе, является более благоприятным, чем Китай, об­ращенный вовнутрь.

Бросается в глаза, что Россия в контексте безопасности в Восточ­ной Азии ни в этом докладе, ни в аналогичных правительственных до­кументах не фигурирует. Это означает, что США перестали рассматри­вать Россию как значимый фактор военно-стратегической безопаснос­ти в регионе.

Обычно среди угроз безопасности в Восточной Азии во всех офици­альных документах неизменно упоминается напряженность на Корейс­ком полуострове. Однако если в «Стратегии» эта напряженность объяс­няется действиями Пхеньяна, то в другом аналогичном документе пред­сказывается вероятность объединения двух Корей, что также может поменять контекст безопасности с соответствующими изменениями в политике США в отношении Японии и КНР3. В докладе бывшего мини­стра обороны США У. Коэна отмечаются и такие зоны «опасности»: «В регионе проблемы суверенитета и различные территориальные споры представляют собой потенциальные источники конфликтов».

Известно, что американские специалисты по Китаю делятся натри группы или «школы»: одна (« implosion » school ) исходит из того, что нынешнее общество в КНР в силу ряда причин так или иначе потерпит крах приблизительно по тому же сценарию, как это произошло в СССР; другая, экспансионистская, школа считает, что Китай по мере наращи­вания своей экономической и военной мощи станет претендовать на ге­гемонию в регионе; и третья — «интеграционная» — школа рассчитыва­ет на постепенное и мирное вхождение КНР в мировое сообщество, при­спосабливая свою политику под общепринятые международные правила и нормы5. Наиболее приемлемый вариант для США — прогнозы и ожи­дания третьей школы. Однако даже ее представители в последнее вре­мя стали все чаще и чаще склоняться к тому, что «растущая экономи­ческая мощь Китая неизбежно будет сопровождаться усилением воен­ной силы. Это потенциально вызывает беспокойство, так как нынешние китайские лидеры рассматривают США как препятствие к националь­ному воссоединению (с Тайванем) и на пути растущей роли в регио­нальных делах. Поскольку Китай вряд ли станет использовать военную силу для воссоединения, по крайней мере до тех пор, пока Тайвань не начнет движение к независимости, напряженность в районе Тайваньс­кого пролива, скорее всего, сохранится на долгие годы»6.

Другими словами, ситуация вокруг Тайваня также рассматривает­ся как одна из конфликтных зон Восточной Азии.

В целом же США для себя определили обстановку безопасности в настоящее время и на перспективу следующим образом: две наиболее опасные «зоны» — Корейский полуостров и Тайваньская проблема, тер­риториальные споры вокруг Сэнкаку или Дяоюйдао (Япония — КНР), а также вокруг островов в Южно-китайском море (КНР, Вьетнам, Фи­липпины, Малайзия). Но главная «опасность» в стратегической перс­пективе — это возвышение Китая, способного бросить вызов США, по крайней мере, в региональном измерении.

Поскольку все эти тенденции не соответствуют национальным ин­тересам США, то, чтобы сохранить хотя бы нынешнюю ситуацию, Ва­шингтон выстраивает свою линию безопасности на следующий век с «неопределенным будущим». В официальном докладе начальника Объе­диненных штабов Джона Шаликашвили «Военная стратегия в новую эру» четко указывается: «Императивом является то, что США должны сохранить военное превосходство, особенно с точки зрения глобально­го лидерства». Что же касается Восточной Азии, это превосходство дол­жно быть обеспечено «присутствием военного потенциала передового базирования США». Эта концепция подробно развернута в доктрине «Предупредительной обороны» в АТР, которая в изложении ее автора У. Перри (май 1996 г .) опирается на 4 столпа: тесное сотрудничество с союзниками, установление мер доверия в регионе, комплексное взаи­модействие с Китаем и противодействие распространению оружия мас­сового поражения.

Первый столп предупредительной обороны увязывается с тесными союзническими отношениями с Японией, Корейской Республикой, Ав­стралией, Таиландом и Филиппинами. Естественно, как многократно подчеркивалось всеми деятелями США, американо-японский альянс — это стержень всей системы безопасности в регионе, каковым он должен остаться и в следующем веке.

Отношения с Корейской Республикой также являются ключом к миру и безопасности в регионе. В апреле 1996 г . президент Клинтон и президент Ким Ёнг Сам договорились о необходимости четырехсторон­них переговоров по проблемам отношений с Северной Кореей, то есть с включением в этот процесс также и КНР.

Второй столп базируется на многосторонних инициативах по безо­пасности, направленных на формирование духа регионального доверия. Это направление предполагает совместные военные учения и миротвор­ческие операции. В данном контексте имеются в виду в основном стра­ны АСЕАН. Расчеты строятся на том, что здесь будет создана такая же сеть партнерства за мир, какую в Европе создали страны НАТО и какая сейчас формируется в Западном полушарии.

Третий столп — Китай, во взаимоотношениях с которым стали ак­тивно применять многозначное слово « engagement », которое в нашем контексте можно перевести как взаимодействие на основе договорен­ностей или вовлеченность во что-то. Причем Перри настаивает на ис­пользовании этого слова в сочетании с прилагательным «прагматич­ный», то есть « pragmatic engagement with China ». Этот термин противопоставляется другому термину, которым пользуются противники со­трудничества с КНР, а именно: изоляция или сдерживание. По словам Клинтона (20 мая 1996 г .), «вовлеченность означает использование наи­лучших инструментов, с помощью которых мы как стимулами, так и их отсутствием должны обеспечить основные американские интересы». У. Перри абстрактную фразу Клинтона приземляет таким образом: «Как министр обороны, я поддерживаю стратегию вовлеченности из-за того, что она позволяет влиять на Китай с целью сдерживания, а не усиления вероятности угрозы распространения оружия массового поражения» (там же). Как он подчеркивает в другой своей работе, «мы выбираем политику вовлеченности как процесс, благоприятствующий нам. Эта политика служит нашим собственным интересам безопасности»». За этой фразой скрывается простая вещь, знакомая специалистам по америка­но-китайским отношениям. США пытаются обеспечить такое влияние на Китай, которое позволило бы им остановить военное сотрудничество КНР с Пакистаном, Ираном и Ираком в деле поставки им оружия мас­сового поражения. Политика «вовлеченности», по словам Перри, долж­на повлиять на Китай в формировании стабильности и мира в районах, где затрагиваются интересы США, в частности на Корейском полуост­рове. В орбиту этой политики должна попасть и армия КНР, что «по­зволяет влиять на Китай по таким проблемам, как.проблема Тайваня, проблема в Южно-китайском море и проблема распространения» (в последнем случае имеется в виду нераспространение оружия массового поражения).

Перри откровенно указывает, что политика «сдерживания» или «изоляции» Китая, которую предлагают некоторые американские ана­литики, скорее, нанесет ущерб национальной безопасности США, уско­рит модернизацию китайской армии, приведет к закрытию китайского рынка и осложнит действия США в Совете Безопасности ООН.

В то же время, как только речь заходит о тайваньской проблеме, позиция Перри тут же ужесточается: «Когда мы направили группу во­енно-морских кораблей в район Тайваня, этим мы четко дали понять, что мы не верим в вовлеченность любой ценой, и, более того, мы проде­монстрировали, что, когда речь идет о жизненных интересах националь­ной безопасности в западной части Тихого океана, мы готовы использо­вать военные средства, чтобы защитить эти интересы».

Четвертым столпом предупредительной оборонной стратегии яв­ляется предотвращение распространения оружия массового поражения. В этой связи позитивно оцениваются действия США в 1994 г . по пре­кращению разработки ядерной программы КНДР. И, хотя отношения с Северной Кореей остаются сложными, Пхеньян вынужден следовать договоренностям.

По данным Перри, на май 1996 г . США имеют 80 тыс. личного пер­сонала в сухопутных войсках и ВВС в Японии и Южной Корее, а также от 20 до 30 тыс. моряков на флоте в западной части Тихого океана. «Эта военная сила представляет собой зонтик безопасности для защиты все­го региона. Она является сдерживающим фактором региональной гон­ки вооружения и препятствует распространению ядерного оружия. И именно американское присутствие является наиболее важным факто­ром, гарантирующим мир и стабильность в регионе. Действительно, американское военное присутствие может рассматриваться как кисло­род, воспламеняющий драматический рост экономики в западной час­ти Тихого океана в последние несколько десять лет» (там же).

Такова официальная позиция Вашингтона.

Позиция и политика КНР в сфере военной безопасности в Восточной Азии

Китайские оценки общей ситуации в Восточной Азии в принципе совпадают с официальными оценками США и Японии. В Пекине также считают, что в настоящее время в регионе царит мир и относительная стабильность. Ее неустойчивость вызвана рядом проблем и «конфликт­ными зонами», которые совпадают с американскими оценками: Корей­ский полуостров, Тайваньская проблема, территориальные споры в Во­сточно-китайском и Южно-китайском морях.

Различия же начинаются с оценок политики тех или иных великих стран, а также методов и способов поддержания и сохранения безопас­ности в регионе.

В отличие от США при анализе проблем безопасности в Восточной Азии китайские эксперты принимают в расчет все четыре основные дер­жавы, то есть США, Японию, Китай, и Россию. При этом, правда, четко оговаривается реальный статус каждой из них. Китай и Япония — на подъеме, Россия — в результате распада СССР ныне только «региональ­ная держава», а США — единственная сверхдержава. Именно поэтому Соединенные Штаты являются страной, которая в состоянии воздей­ствовать на все аспекты национальных интересов КНР (политика, эко­номика, безопасность). Естественно, в этой связи Америке придается первостепенное значение в совокупной внешней политике Пекина.

Практически все китайские ученые, в том числе и американские ученые китайского происхождения, подчеркивают, что, несмотря на со­впадение взглядов США и КНР на общую ситуацию в Восточной Азии, между ними существуют серьезные разногласия по широкому кругу проблем, что в свою очередь делает двусторонние отношения «неста­бильными, ситуативными и непредсказуемыми». В подтверждение это­го тезиса приводится список «разночтений», вызывающий у Китая осо­бое беспокойство. Это вторжение США во внутренние дела КНР в свя­зи с «плохой историей» по правам человека; усиление военного присутствия в АТР в виде качественного реформирования военных от­ношений с Японией и Австралией, что «может обернуться частью стра­тегии сдерживания восходящего Китая»; и естественно, поддержка по­литики Ли Дэнхуэя, нацеленная на инициирование движения за неза­висимость Тайваня.

Все это воспринимается как политика гегемонизма США в регио­не. Впервые об этом на официальном уровне заявил в октябре 1995 г . председатель ВСНП Цяо Ши (на встрече с южнокорейским политиком Ким Чжуном, нынешним президентом КР): «Гегемонизм и силовая по­литика все еще сохраняются в нынешнем мире. Народы Китая, Южной Кореи и других азиатских стран, тесно объединенные между собой и прогрессирующие в своем развитии, могут сами защитить себя против гегемонизма и силовой политики». Все понимают, что, когда речь идет о гегемонизме, имеются в виду только США.

При этом многих китайцев раздражает политика двойных стандар­тов, практикуемая Вашингтоном. Так, китайский ученый в области ра­кетостроения, ныне работающий в Стэнфордском университете, Хуа Ди напоминает: Вашингтон активно выступает против экспорта КНР ра­кет малого радиуса действия (М-11) в Пакистан, сам же продолжает поставлять технологию для ракет дальнего радиуса действий Трайдент в Великобританию. США также пытаются заблокировать мирное со­трудничество в ядерной области в рамках, одобренных МАГАТЭ, с Ира­ном, Пакистаном и Алжиром, в то же время не ограничивая себя в этой сфере, например в отношениях с Японией. Конгресс США запрещает ООН использовать «американскую долю» на программы по контролю за рождаемостью в КНР, то есть программу, одобренную и рекомендо­ванную самой ООН».

По-моему, Хуа Ди — единственный ученый, который обратил вни­мание на несуразицу в концепции баланса сил применительно к Восточ­ной Азии. Он напоминает, что усиление американского военного присут­ствия в регионе в период «холодной войны» объяснялось необходимос­тью «сбалансировать» военную угрозу со стороны Советского Союза, и эта цель была тогда достигнута. Ныне Вашингтон также часто повторяет, что американское присутствие создает «баланс сил». Если иметь в виду, что российский военный потенциал на Дальнем Востоке сократился чуть ли не вдвое, то с какой силой в настоящее время «балансируют» амери­канцы в Восточной Азии? Принимая же в расчет, что китайский военный потенциал как в количественном, так и в качественном отношениях кар­динально уступает совокупному американо-японскому, то напрашивает­ся вывод о том, что никакого баланса сил не существует, а есть подавляю­щее военное превосходство США в Тихоокеанском регионе.

Пекин выступает не просто против «превосходства», а в принципе против военного присутствия США, поскольку Восточная Азия не нуж­дается в американском «бэббиситерстве». Эта позиция официально j впервые была озвучена в апреле 1997 г . МИДом КНР в ответ на утверж­дении Вашингтона о необходимости сохранения 100 тыс. американских военнослужащих в Азии. Спикер МИД заявил: «Мир и стабильность в Азии должны поддерживаться самими азиатскими странами, и азиатс­кие страны в состоянии это сделать»11. Многие китайские эксперты по­стоянно подчеркивают, что страны Восточной Азии «не желают увязы­вать свою безопасность и судьбу с Соединенными Штатами — страной, которая привержена силовой политике и утверждает себя в качестве мирового жандарма».

При таком «стратегическом» подходе к США совершенно естествен­но то внимание, какое придается «русскому фактору» в Восточной Азии. Выстраивая цели в отношении России, китайские эксперты обосновыва­ют их следующим набором аргументов. Во-первых, они с удовлетворени­ем отмечают завершенность процесса демаркации российско-китайской границы за исключением небольших участков в районе Приморья и по реке Амур. Во-вторых, ими позитивно оценивается военно-техническое сотрудничество, особенно в связи с тем что сами американцы заблокиро­вали доступ на военный рынок США после событий на площади Тянь-аньмын в 1989 г . В-третьих, они рассчитывают на помощь России в деле обновления технического оборудования предприятий, построенных СССР в 50-е гг. Кроме того, большие планы связаны с поставками нефти и газа из Сибири. В-четвертых, как об этом откровенно пишет профессор Фуданьского университета У Синбо, китайско-российское сотрудниче­ство «призвано оказать противодействие доминирующему влиянию США как единственной сверхдержавы мира». Другими словами, «стратеги­ческое партнерство» между КНР и РФ дает основу для более успешного выстраивания многополярной системы в мире.

В контексте подобных рассуждений становится ясной и негатив­ная позиция Пекина по поводу реформирования японо-американского военного альянса, идея которого зафиксирована в совместном америка­но-японском коммюнике апреля 1996 г .

В ответ на заезженный аргумент о том, что военная спайка Токио с Вашингтоном, дескать, сдерживает милитаризацию Японии, китайцы резонно указывают на усиление военного потенциала собственно Япо­нии, расширение зоны «национальной» (читай — военной) безопаснос­ти, то есть расширение зоны действий «сил самообороны» страны чуть ли не до Австралии. Более же тесное военное сотрудничество двух стран, по мнению экспертов, может втянуть и Японию в тайваньскую пробле­му. Наконец, реформирование альянса усиливает ряд компонентов док­трины «превентивной дипломатии» США, что в первую очередь затра­гивает китайскую сторону. К примеру, если Вашингтон и Токио решат создать «театр ракетной обороны» ( theater missile defense ) в Японии, это неизбежно окажет дестабилизирующее воздействие в регионе и зат­ронет систему безопасности КНР.

В Пекине с настороженностью относятся и к предложениям о фор­мировании различного типа коллективистских организаций в сфере безопасности, например выдвигаемым американцами предложениям о создании Совета по сотрудничеству в области безопасности — нечто типа оборонного АТЭС. Незаинтересованность в подобного рода организа­ций объясняется просто: так или иначе в них будут доминировать США с их представлениями о безопасности в регионе, которые стратегически не совпадают с национальными интересами большинства стран Тихоо­кеанского региона.

Официальные оценки Москвы относительно безопасности в АТР практически также не отличаются от оценок Вашингтона, Токио или Пекина. И президент страны, и министр иностранных дел РФ неоднократно выражали удовлетворение стабильной и мирной обстановкой в Тихоокеанском регионе, способствующей развитию взаимоотношений между всеми странами.

Если вдуматься в подобные утверждения, то это означает, что Мос­ква признает тот факт, что нестабильная обстановка в АТР в годы «хо­лодной войны» была вызвана действиями Советского Союза. Но как только СССР, еще при Горбачеве, а затем Россия резко сократили воен­ный потенциал на Дальнем Востоке и сузили свою зону «безопасности» до границ Российского Дальнего Востока (РДВ), ситуация в Восточной Азии стала улучшаться в направлении мира и стабильности. Как это ни парадоксально, в таких утверждениях есть своя логика.

Дело в том, что в силу главным образом экономических причин Россия добровольно покинула «поле безопасности» в Восточной Азии, куда входит и ЮВА, совместив политику безопасности с обеспечением национальных интересов по периметру своих дальневосточных границ. То есть Россия привела свою политику безопасности в соответствие, во-первых, со своими реальными возможностями, во-вторых, с реальными интересами, которые фактически ограничены районами Дальнего Вос­тока. В этом смысле для России единственной зоной «опасности» в на­стоящее время является Корейский полуостров. Остальные «конфлик­тные зоны», которые волнуют США, Японию и КНР, лежат вне сферы национальных интересов России. Кроме того, относительно благопри­ятное развитие отношений с США, Японией и КНР как бы «снимает» для Москвы и все остальные горячие проблемы безопасности. По край­ней мере, на официальном уровне и среди ученых, поддерживающих официальную линию Москвы, не вызывает беспокойства ни военное присутствие США в регионе, ни реформирование американо-японских военных отношений, ни территориальные проблемы в Южно-китайс­ком море и т. д. Если в отношении США такая позиция определяется общим контекстом взаимоотношений между Москвой и Вашингтоном, то относительно Японии подобное благодушие вызвано всплеском ак­тивизации российско-японских связей, инициированных «безгалстуч­ной дипломатией» Б. Ельцина.

Нынешняя российская тактика «пассивной обороны» в сфере бе­зопасности главным образом устраивает США и Японию, в какой-то степени КНР и в определенной — саму Москву. В то же время все пони­мают, что она не может длиться вечно в силу множества причин внут­реннего и внешнего порядка. Она рано или поздно будет меняться, при­знаком чего являются изменения, которые обозначились в дипломати­ческой сфере российского МИД. Уже сама по себе концепция «многополярности», постоянно педалируемая Москвой, таит в себе антиамериканскую направленность, точно так же, как и действия России на Ближнем Востоке, в Восточной Европе и в Южной Азии.

В Восточной же Азии, с точки зрения стратегической перспективы, Россия также не заинтересована в подавляющем военном превосход­стве США. Здесь ее позиции совпадают с позицией Пекина. Круг по­добных совпадений будет расширяться по мере углубления расхожде­ний между Россией и США, например в отношении политики расшире­ния НАТО на Восток, а также неизбежной натоизации районов Прикаспия. Любопытно, что китайский ученый из Института Мировой экономики и политики АОН КНР Гао Хэн прогнозирует «возможность косвенных [военных конфликтов] между Россией и США в районе Ближнего Востока и Восточной Европы».

Надо иметь в виду, что объем российско-китайского экономичес­кого сотрудничества на несколько порядков может превосходить ана­логичный объем российско-японского сотрудничества (в последнем случае главным образом из-за несовпадения структур экономик обеих стран), что объективно ведет к более тесным переплетениям и в военно-политической сфере. Если же взять всю совокупность проблем между сторонами США — Япония — КНР — Россия, то могут оказаться правы те китайские ученые, которые предрекают структуру четырехугольни­ка, весьма напоминающего период 50-х гг.19. Не обязательно, что эта структура должна носить союзнически-конфронтационный характер. Хотя и этот вариант не исключен. Однако идея о том, что Россия будет более тесно связана с Китаем, чем с США и Японией как в плане безо­пасности, так и в плане экономического сотрудничества, разделяют мно­гие специалисты, причем различных школ, в том числе и в США.

(Материалы из монографии «Проблемы безопасности в Азии»( М.,Европеум-Пресс» 2001)

Related posts:

В. Н. Тимошенко — Восточноазиатское сообщество и его перспективы для России и стран АТР Самохин А. В. — Территориальные проблемы в Азиатско-Тихоокеанском регионе и позиция России Против России действует единый фронт лжеисториков Публикации