Автор Марк Васильев

Межгосударственные отношения между Китаем и бывшим СССР были официально нормализованы в 1989 во время визита М. Горбачева в Пекин. С тех пор, судя по многочисленным заявлениям официальных лиц, они развиваются ровно и бесконфликтно. Распад СССР, крушение КПСС и резкий поворот нового российского руководства к воинствующему антикоммунизму не прервал, но, по-видимому, затормозил наметившееся было сближение двух стран, называвших себя социалистическими. И Россия, и Китай в начале 90-х годов ослабили интерес друг к другу.

Причиной этому была, впрочем, не столько идеология, сколько конкретные геополитические и экономические расчеты. В России возобладала «новая политическая философия», выдвигавшая в качестве приоритета скорейшую интеграцию в политические, экономические и, возможно военные структуры Запада. В то же время, руководство КНР, поставив стратегическую задачу «объединения родины» путем инкорпорации Гонконга, Макао и, возможно, Тайваня, было больше заинтересовано в укреплении отношений с США, Японией и Западной Европой, имеющими реальное влияние в Восточной Азии.

Время переоценки ценностей наступило во второй половине 90-х годов, в период активного расширения НАТО на восток и, особенно, в дни натовских бомбардировок Югославии. В ходе этих событий стало ясно, что, вопреки прогнозам российских сторонников идей «атлантизма», геостратегические интересы России не только не совпадают, но и не принимаются во внимание натовской верхушкой. Тогда же, после бомбардировки китайского посольства в Белграде, произошло охлаждение и американо-китайских отношений. Это затормозило переговоры по вступлению Китая во Всемирную торговую организацию и подтолкнуло Пекин к корректировке внешнеполитического курса и, в частности, к дальнейшему сближению с Россией.

В последние три года в России также значительно усилился интерес к Китаю, прежде всего к китайской экономике, находящейся на подъеме. И российские аналитики-китаеведы, и (в меньшей степени) СМИ нередко проводят контрастные параллели между «экономическим взлетом Китая» и не очень радужными перспективами российской экономики. По подсчетам, доля валового внутреннего продукта (ВВП) КНР от суммарного мирового уровня составляет теперь около 8%, и к 2015 она может возрасти до 10%, в то время как доля ВВП России в настоящее время всего 1,7% и, даже при наличии высоких темпов роста экономики, к 2015 году она не превысит 2% [1].

По мнению видного российского китаеведа, профессора Льва Делюсина, в последние годы в Китае изучение России ведется более систематически, чем исследования Китая в России. Институт Дальнего востока Российской академии наук издал в последние годы перевод некоторых аналитических статей, в которых китайские эксперты пристально проанализировали ход и результаты российских реформ за последние 10 лет. Не отрицая объективной необходимости реформирования существовавшей в СССР экономической системы, китайские ученые связывают российское фиаско в переходе к «рыночной экономике» с ошибочно выбранным направлением и неадекватными методами осуществления этого перехода.

Они, в частности, пишут:

1. Приватизация, проведенная практически без предварительной подготовки, повлекла за собой «колоссальные разрушительные последствия», т.к. государственная собственность передавалась в частные руки людям, «стоящим у власти или обладающим влиянием». В процессе приватизации, — как отмечают китайские эксперты, — серьезно нарушались конституционные права граждан, резко возросла преступность. Образовавшиеся финансово-промышленные группы, порожденные смычкой государственной бюрократии и предпринимателей, создали питательную среду для коррупции, монополизировали наиболее доходные сферы, связанные с банками, нефтегазовой отраслью и экспортом. Эти группы не только установили контроль над российским народным хозяйством, но и обрели большое влияние в политике над правительством.
2. Либерализация цен, сопровождавшаяся полным отказом от планового распределения ресурсов, от государственного планирования и макрорегулирования экономики. В условиях товарного дефицита она привела к росту инфляции, парализовала инвестиции, породила спекулятивную лихорадку и лишила население накоплений. Либерализация управления предприятиями вызвала драматический спад производства. Отказ от монополии внешней торговли и снятие ограничений на участие предприятий во внешнеэкономической деятельности в условиях отсутствия ее правового регулирования создали угрозу экономической безопасности страны.
3. Неоправданно сильная ориентация на Запад, особенно на американские концепции либеральной рыночной экономики и иллюзорные надежды на помощь Запада, которые с самого начала были обречены на провал, поскольку Запад не был заинтересован в появлении сильного конкурента в лице России.
4. «Шоковая терапия», которая нанесла болезненные удары по предприятиям и населению, сопровождалась мощным усилением бюрократии в стране, возникновением олигархических «государств в государстве», массовым обнищанием населения и т.д. Возник платежный кризис предприятий. Были разрушены нормальные условия функционирования производства, страна оказалась в долговой яме и с нестабильной денежно-финансовой системой.

В целом же созданная в России система в результате перестройки, по словам китайцев, лишь внешне напоминает капиталистический строй, а по сути своей «является смесью западного капитализма, традиций царского деспотизма и рудиментов советского социализма». Подводя итоги «ельцинской эпохи» развития РФ, китайские политологи подчеркивают, что главным его порождением является тотальный кризис, который охватил социальную, экономическую и политическую сферы российской действительности и вылился, прежде всего, в колоссальный регресс производительных сил и серьезное ослабление суммарной мощи страны. Быстрого выхода из этого состояния китайцы не видят[2].

Российский финансовый кризис 1998, новые витки инфляции подтолкнули к поискам моделей экономического развития, альтернативных неолиберализму. В качестве одной из таких моделей все чаще упоминается «китайский путь». Немалое количество российских экспертов-сторонников «регулируемого рынка» теперь считает, что и в бывшем СССР, и в новой России оценка китайских реформ была поверхностной:

«Наше беспутное фритрейдерство (free-trade-orientation М.В.), — пишут они, — было принято без всякой оглядки на Китай, на Восточную Азию. Между тем, имея под боком Гонконг, значительный опыт работы на самом либерализированном пятачке азиатского хозяйства, а также мощную прослойку лояльных Пекину финансистов и предпринимателей, КНР не пошла и до сих пор не идет на открытие экономики, сколько-нибудь сопоставимое с теорией и практикой свободной торговли»[3].

Российские сторонники китайских реформ констатируют факт, что в настоящее время, несмотря на рост частного предпринимательства в КНР, даже во внешней торговле, примерно 60% сделок в Китае осуществляется государственными предприятиями, а остальные 40% в основном приходятся на совместные с гонконгцами и тайваньцами совместные предприятия. Доля же частных китайских предприятий, которым с 1997 разрешают в индивидуальном порядке заниматься ведением внешней торговли, составляет примерно 0,3% экспортно-импортных операций КНР. До настоящего времени государственная промышленность Китая (основа которой была заложена в 40-50-е годы с помощью СССР) дает до 71% поступлений в государственный бюджет страны, а вместе с предприятиями общественного сектора — 88,4% [4].

6 ноября 2001 КНР после долгих переговоров официально вступила во Всемирную торговую организацию. Этот факт воспринят в России весьма неоднозначно. С одной стороны, вопрос о вступлении в ВТО России также стоит на повестке дня, с другой стороны, в России знают, что открытие внутреннего рынка Китая для дешевых импортных товаров может вызвать труднопреодолимые последствия. Так, спад производства китайской сельскохозяйственной продукции вследствие импорта американского зерна может привести к потере свыше 10 млн. рабочих мест. В КНР, судя по всему, отдают отчет о возможности таких последствий. Помощник министра иностранных дел КНР Ван И подчеркивал:

«Экономическая глобализация бросила множество вызовов развивающимся странам, однако, если говорить о такой крупной развивающейся стране, как Китай, с крепким политическим руководством, ясной направляющей теорией, сравнительно хорошей экономической базой и огромным потенциалом развития, то шансов больше, чем вызовов, надежд больше, чем тревог. Мы должны в полной мере использовать все благоприятные обстоятельства, порождаемые глобализацией»[5].

Главным стратегическим документом, разработанным с учетом вовлечения КНР в процессы глобализации, является «Программа экономического развития Китая до 2020 года». Этот документ в настоящее время пристально анализируется в России. Отмечается, одним из главных направлений этой программы есть развитие именно государственной промышленности, «преобразование государственных предприятий в крупные транснациональные, трансотраслевые и межведомственные компании, способные конкурировать с крупнейшими монополиями Запада и Японии». Акционирование государственных предприятий, которое планируется в рамках программы, не подразумевает их передачи частным собственникам.

Более того, в документе сказано, что неконтролируемый рост частного предпринимательства в КНР в 80-90-е годы «привел к значительному распылению ресурсов между мелкими фирмами, дублированию некоторых отраслей производства, в то время, как производительность труда оставалась на низком уровне».

Главным учреждением, на которое в соответствии с Программой, возложено управление быстро растущим денежным хозяйством КНР, является Народный банк Китая и Центральный банк, находящиеся под контролем государства (хотя приватизация в области банковской системы в последние годы также набирает обороты).

Стратегия «постепенной и осторожной интеграции» в мировую экономику не является единственным приоритетом «Программы». В качестве 2-го приоритета ее авторы выдвигают т.н. «регионализацию» — создание близ границ КНР интернациональных экономических районов, в которые с одной стороны входили бы приграничные провинции Китая, с другой стороны — приграничные регионы сопредельных государств. Два таких экономических региона, по сведениям российских экспертов, будут создаваться Китаем непосредственно на границах СНГ. Один — с центром в Харбине, обращенный в сторону Забайкалья и Приморья, другой — с центром в Урумчи — должен включать в себя весь Северо-запад Китая и государства Средней Азии. С позиций китайских государственных деятелей и ученых, образование таких интернациональных экономических районов означает интеграцию их ресурсов в быстро набирающую силу и испытывающую дефицит энергии и сырья китайскую экономику. Во исполнение этих планов заключено уже не одно соглашение о строительстве нефте- и газопроводов и переброске электроэнергии как из России, так и из республик Средней Азии. Из докладов ученых и представителей китайского правительства известно, что в Китае прорабатывается план как использовать сложившуюся после распада СССР ситуацию. По мнению китайских экспертов, Россия представляет идеальное место для Китая, где можно создавать (китайское М.В.) производство и развивать торговлю.

Вышеуказанные проекты, похоже, одновременно радуют и пугают российскую политическую и экономическую элиту. Не подлежит сомнению, что у КНР и России есть общие геополитические интересы в Азии. Не последнее место среди них вызывает обеспокоенность активностью радикальных мусульманских группировок, ядерным вооружением Пакистана и Индии, американским присутствием в Афганистане. Именно эти причины во многом лежали в основе создания «Шанхайской пятерки» — политического союза Китая, России и еще трех государств Центральной Азии, входящих в СНГ. Жизнеспособность этого союза настраивает российское руководство на оптимизм.

Пугающим фактором остаются существенные диспропорции в экономике двух стран. Сохранение высоких темпов развития китайской экономики, улучшение ее качественных параметров и по-прежнему низкая хозяйственная конъюнктура в России, нестабильность в регионах, усиление центробежных тенденций, могут существенно осложнить межгосударственные отношения в будущем. Особенно тяжелыми последствиями грозит ухудшение экономической ситуации в российских регионах Сибири и Дальнего Востока. Именно в этом случае могут оправдаться наихудшие ожидания демографической и миграционной экспансии Китая.

Далеко не все русские эксперты положительно оценивают перспективы российско-китайского сотрудничества после вступления КНР в ВТО: после открытия Китая для дешевой американской сельскохозяйственной продукции, значительная часть сельского населения КНР станут безработными, что приведет к поиску новых рабочих мест, в том числе и в соседних странах и осложнит демографическую ситуацию в Сибири и на Дальнем Востоке.

Необходимо отметить, что в ходе подготовки к вступлению Китая в ВТО западные державы оказывают на него давление по всем направлениям. Так, в области гражданской авиации КНР взяла на себя одностороннее обязательство покупать только самолеты Боинг, тогда как технические характеристики российских аналогов не уступают американским. В атомной энергетике российскими конкурентами в Китае являются французские, американские и др. Новые ТНК и России, по-видимому, будет все труднее проводить свои разработки, технологии и оборудование на китайский рынок в связи с тем, что основные позиции там уже разделены между крупнейшими ТНК.

Членство КНР в ВТО ограничит также ее возможности как в регулировке внешнеэкономической деятельности, так и в подписании двусторонних соглашений (в частности, с Россией) и международных договоров. В этом контексте нельзя исключить ситуацию, когда ресурсы бывшего СССР станут объектом разногласий и взаимных притязаний между западными ТНК с одной стороны и Китаем с другой. Подобные тенденции уже заметны в настоящее время. Классическим примером может служить Ковыкинское газоконденсатное месторождение в Иркутской области. Контролирующая его англо-американская корпорация «Бритиш петролеум» делает все возможное, чтобы отложить на неопределенный срок строительство газопровода в КНР Аналогичная картина наблюдается в Казахстане, Азербайджане и республиках Средней Азии, которые под давлением США аннулировали многие, ранее заключенные с Китаем соглашения о поставке в КНР нефти и газа.

 

«Социализм с китайской спецификой» в одной, отдельно взятой стране

Современная экономическая структура КНР представляет своеобразный «гибрид» плановой экономики, различных секторов кооперативной собственности и частнокапиталистического уклада. Следует заметить, что четкое разграничение этих укладов очень затруднено, особенно это касается кооперативного, госкапиталистического, частнохозяйственного сектора, границы между которыми сильно размыты. В связи с этим социально-политические прогнозы развития КНР, зачастую, сильно зависят от политических пристрастий аналитика. Сторонники «свободного рынка» находят немало доказательств движения КНР в сторону рыночного либерализма, тогда как их оппоненты не менее убедительно обосновывают приоритеты плановой экономики в Китае.

Для многих российских политиков и ученых левой ориентации, особенно тех, чьи взгляды близки к точке зрения руководства КПРФ, КНР является своего рода образцом, это государство, по их мнению, «в конце 90-х годов убедительно продемонстрировало свои возможности противостоять напору западного капитала». Известно, что в писаниях Зюганова рассматривается идея создания геополитического блока в составе России, Китая и Индии, как противодействия политической и экономической экспансии Запада. Интересно, что ряд политологов видят во главе этого союза не Россию, а экономически более сильный Китай, способный составить альтернативу США и возглавить строительство «нового биполярного мира». Немало дискуссий о целях китайских «экономических реформ», природе социально-политического строя в КНР идет и в западном левом движении.

Как подчеркивает Лев Делюсин, крушение социализма (или того, что называлось социализмом) в СССР и странах Восточной Европы было воспринято в Китае достаточно болезненно. С августа 1991 в «Жэньминь Жибао» и других китайских газетах появлялись и множились публикации, доказывающие преимущества социализма. Вопреки мнению западных публицистов, оценивавших роль китайского руководства как попытку перестройки экономики страны в капиталистическом духе, Пекин снова и снова заявлял о своем намерении следовать социалистическим путем и отвергал возможность сползания на путь капитализма. Подтверждение тому можно найти в вышеприведенном критическом анализе российской экономики китайскими экономистами.

Немало российских экспертов по Китаю указывают, что начало экономических реформ в 1978 сопровождалось углубленным исследованием работ основоположников марксизма-ленинизма. Уже в 1981 было организовано первое всекитайское научное обсуждение «Капитала» Карла Маркса, создано общество по его изучению. Много внимания стало уделяться работам Ленина, написанным в годы становления НЭПа где он, призывал привлечь все средства для оживления оборота промышленности и земледелия, подчеркивал, что

«тот, кто достигнет в этой области наибольших результатов, хотя бы путем частнохозяйственного капитализма, хотя бы даже без кооперации, без прямого превращения этого капитализма в государственный капитализм, тот больше пользы принесет делу всероссийского социалистического строительства, чем тот, кто будет «думать» о чистоте социализма, писать регламенты, правила, инструкции государственному капитализму и кооперации, но практически оборота не двигать»[6].

Приведенные выше ленинские цитаты перекликаются со многими положениями, выдвинутыми Дэн Сяопином в ходе экономических реформ через несколько лет после смерти Мао. С этих позиций, взятое руководством КНР стратегическое направление на ликвидацию экономической автаркии, на полноценное участие Китая в мировом разделении труда, на первый взгляд, более адекватно духу и букве марксистской экономической философии, чем самоуверенное бахвальство брежневской бюрократии, объявившей о построении в СССР общества «развитого социализма». Кстати говоря, партийные документы КПК указывают, что реальное построение социализма в Китае наступит не раньше, чем через много десятков лет.

Значит ли это, что после смерти Мао Цзэдуна, КПК вернулась на марксистские позиции в экономике? Нужно ли принимать теорию Дэн Сяопина о «социалистической рыночной экономике» как разрыв с маоистским прошлым, как адекватное развитие марксизма в современных условиях?

Ответить на этот вопрос не просто. Прежде всего, любой непредвзятый исследователь, знакомый с историей становления и развития КНР, может сделать вывод, что «крутой поворот» Китая от экономического волюнтаризма к рынку в конце 70-х годов, был на самом деле не настолько «крутым». Точнее говоря, многие механизмы сочетания плана и рынка, взаимодействия частного и национализированного хозяйства, были опробованы в КНР задолго до 1978 года.

Советский экономист В.И. Ванин, издавший в 1974 монографию «Государственный капитализм в КНР» показал, что сразу после победы революции 1949, пути построения экономики КНР значительно отличались от таковых в СССР и стран Восточной Европы. Выступая на VII Съезде КПК в 1945, Мао Цзэдун заявлял, что после прихода КПК к власти, в Китае «длительное время будет существовать коалиция и сотрудничество с национальной буржуазией» и что «не будет создаваться диктатура пролетариата по образцу России». Следует отметить, что такая позиция не вызывала противодействия советского руководства. Более того, сохранились свидетельства того, что и Сталин, и Хрущев, следуя тактике и традициям  «Народного фронта», одобряли привлечение «патриотически-настроенной» китайской буржуазии к сотрудничеству, пропагандировали постепенный характер национализации предприятий и предостерегали против форсированной национализации земли.

Факты свидетельствуют, что снижение абсолютного объема производства частной промышленности и оборота частной торговли в КНР началось только в 1953. Тем не менее, до 1954 в КНР еще существовало расширенное капиталистическое воспроизводство. Удельный вес частного сектора в экономике КНР в 1952 составлял 39% в промышленности и 57,8% в розничной торговле (без учета госкапиталистических форм хозяйства). Для сравнения, в Болгарии, Польше, Чехословакии, уже к 1950 доля частного сектора в экономике не превышала в среднем 4%.

Эти и другие страны Восточной Европы широко практиковали в 50-х годах «мягкие» формы национализации путем выкупа у буржуазии средств производства. Однако, как подчеркивает В.И. Ванин, КНР была единственной страной, где выкуп средств производства у буржуазии осуществился практически в полном объеме, что сопровождалось закреплением за буржуазией высоких окладов и ряда других экономических привилегий. Факты свидетельствуют, что подобная политика с некоторыми колебаниями продолжалась и в 60-е годы. Так, по сообщениям китайских газет, в 1968, китайское правительство продолжала выплачивать

«и фиксированный процент с прибыли буржуазным элементам внутри страны, и дивиденды акционерам, которые бежали в США и приняли американское гражданство»[7].

В 1964 в КНР было опубликовано высказывание одного из видных деятелей КПК Тао Чжу:

«Китайская буржуазия идет с компартией, вершит революцию, строит социализм. Это — самая замечательная буржуазия на свете».

Достаточно давнюю историю имеют и взаимоотношения КПК с верхушкой китайской эмигрантской буржуазии. Так, общий объем инвестиций китайских эмигрантов в экономику КНР в 50-е годы заметно превышал подобные вложения в экономику Тайваня. В годы «культурной революции» такое сотрудничество было во многом свернуто, но не ликвидировано. Статистические расчеты показывают, что даже в период максимального спада отношений с эмиграцией в 1968 и 1969, объемы поступления валюты в КНР из Гонконга достигали 40 млн. долларов в год, а к 1970, уже возросли до 124 млн. долларов.

Как мы уже отмечали выше, до начала 60-х годов руководство СССР не только не препятствовало, но даже поощряло подобную экономическую политику. После ухудшения советско-китайских отношений подобные факты стали все чаще использоваться брежневской пропагандой как доказательства «отхода китайского руководства от марксизма-ленинизма», однако, и в этом случае советские экономисты учитывали, ссылаясь на Ленина,

«склонность некоторых слоев национальной буржуазии к компромиссу с КПК и народным государством, традиции своеобразных союзнических отношений в ходе революционной общенациональной антиимпериалистической борьбы». Признавалось, что «В КНР возможности «кооперативного капитализма» реализовывались в большей (чем в других странах «восточного блока», М.В.) степени, и некоторые его формы оказались довольно жизнеспособными».

Внутрипартийная борьба в КПК в годы «большого скачка» и «культурной революции» внешне преследовала цели «искоренения правого уклона», однако, в отличие от сталинского СССР, в Китае многие влиятельные лидеры «правого уклона» не только пережили Мао Цзэдуна, но, и смогли вернуться к власти и восстановить многие формы экономических отношений, которые практиковались до 1957 и в короткий период 1960-62, предшествующий «культурной революции».

Таким образом, можно сделать два вывода: первое, поворот к «китайскому НЭПу» в конце 70-х, был не только (и не столько) «революционным новшеством», сколько возвратом к апробированным после победы революции методам хозяйствования и экономическому союзу с национальной буржуазией.

Второе, сотрудничество с национальной буржуазией на идейной основе «патриотизма» имеет в КНР свою историю и вполне укладывается в теорию построения социализма в одной стране, именуемую «социализмом с китайской спецификой». Подтверждением этому служат зафиксированные во всех документах партийных съездов ритуальные формулы «о единстве и сплоченности ханьской нации», а также, вопрос о приеме «патриотических» предпринимателей в КПК, обсуждение которого было поставлено на повестку дня XVI съезда партии осенью 2002. Провозглашая развитие производительных сил страны как главную цель социализма, а, следовательно, как центральную задачу нынешней экономической политики, КПК действительно обращается к работам Маркса и Ленина, однако, в связи с этим, некоторыми российскими аналитиками была подмечена одна существенная «теоретическая тонкость». Ленинский лозунг достижения более высокой, чем при капитализме производительности труда имел и имеет лишь мобилизующее значение для стран, вступивших на путь социалистического строительства в условиях экономической отсталости и не должен пониматься в буквальном смысле слова. Когда В.И. Ленин дает качественную характеристику социализму как экономическому строю, он говорит о двух моментах: первое — о достижении высокой производительности труда и соответствующей его организации и второе — о повсеместном учете и контроле за производством и распределением в интересах трудящихся. Оба этих момента тесно увязаны тем, что второе невозможно без первого.

«Сущностное отличие социализма от капитализма в научной теории измерялось не уровнем производительности труда, а тем, что на основе высокой производительности труда продукт все в большей степени должен идти на удовлетворение материальных, а, соответственно, и духовных потребностей трудящихся»[8].

Не трудно увидеть, что идеологи КНР, как раз наоборот, развитие производительных сил как таковое отождествляют с высшими интересами народа.

Позиция китайских ученых, называемая «прорывом» в теории вопроса о развитии при социализме многообразных форм собственности заключается в том, что «плюрализм» в формах собственности признается ими не только как неизбежная черта начального этапа социализма, но и как необходимая данность всего социалистического общества. Таким образом, и здесь прослеживается кардинальные отличия от разработанных Лениным идей по существу.

Казалось бы, социальные аспекты современного Китая должны быть в центре внимания российских ученых «социалистической ориентации». Однако, российские сторонники «рыночного» (или державного) социализма часто об этом забывают, отдавая приоритет успехам роста экономики КНР. Вместе с тем, известно, что в 1991 КНР тратила на социальные нужды всего 5% валового национального продукта и социальные гарантии предоставлялись лишь 23% населения, куда практически не включалось население сельских районов. Для сравнения можно отметить, что, к примеру, Польша, входившая в состав «социалистического содружества», ассигновала на цели социальной защиты до 14,9% ВНП.

В настоящее время, несмотря на принимаемые правительством меры, система социальной защиты в КНР до сих пор остается на достаточно низком уровне. Более того, рыночные отношения вносят в ее развитие свой негативный вклад. Это заключается во все большей коммерциализации средней и высшей школы, системы здравоохранения, а также существенных диспропорциях между разными регионами страны. Прежде всего, бросается в глаза разница в уровне жизни между богатыми прибрежными и бедными центральными районами КНР. Уже сейчас обогатившиеся крестьяне «свободных экономических зон», примыкающих к Шанхаю или Гонконгу, предпочитают нанимать батраков из числа жителей центральных районов, где уровень безработицы много выше. Это, в свою очередь, увеличивает социальную напряженность. Показателем напряженности между относительно бедным Севером и богатым Югом, служит, в частности, разгул преступности в поездах, где вооруженные банды грабителей «специализируются» на разбое по отношению к торговцам — южанам по происхождению.

Еще одной «социальной язвой» современного Китая является поистине всепроникающая коррупция. Несмотря на жесточайшие меры, вплоть до смертной казни «не взирая на лица», взяточничество чиновников разного уровня, похоже, не идет на убыль. Что характерно, коррупционному перерождению в значительной степени подвержено как раз консервативное крыло партийной бюрократии, ратующее за возвращение к идеям Мао Цзэдуна. Несколько лет назад страну потрясло раскрытие преступной группы в высших эшелонах власти, участником которой являлся член ЦК КПК, тогдашний мэр Пекина и некоторые из его заместителей. Примечательно, что именно он был одним из наиболее ярых сторонников применения силы во время разгона студенческой манифестации на площади Тяньаньмэнь в 1989.

По мнению китайского журналиста, политэмигранта Лю Сумэя, проживающего сейчас в Москве, «Высшие руководители КПК после событий 1989 неоднократно заявляли, что тогда «применение решительных мер» якобы позволило сохранить стабильность в обществе. Однако все последующее развитие Китая показывает, что дело обстоит как раз наоборот. После этого кровопролития качественно иные параметры приобрели в стране процессы коррупции. Они приняли характер всестороннего разложения и загнивания всего общественного организма. Еще более продажными стали чиновники. Резко возросло влияние мафии. В народе непрерывно растет преступность. Сами преступления становятся все более жестокими и изощренными.

Событиями июня 1989 обществу в значительной степени был навязан способ борьбы за существование, присущий миру дикой природы, а именно: сильный пожирает слабого. И, соответственно, получил широкое распространение такой ход мыслей: если я чиновник, и имею возможность разворовывать государственные средства, то почему бы мне этого не делать? Если я — простолюдин, и мне не хватает денег, но я знаю человека, у которого их много — почему бы мне его не ограбить? И так далее…»

В 50-е годы среди китайцев был популярен лозунг «Сегодня Советского Союза — это Завтра Китая». Нынче китайцы снова говорят «Сегодня Советского Союза — это Завтра Китая», но теперь в их словах заметен страх перед экономическими трудностями и опасение за раскол государства. Социальная напряженность в КНР будет увеличиваться по мере интеграции в структуру мировой глобализированной экономики. Одновременно с этим доля чисто капиталистического уклада в экономике и торговле будет иметь тенденции к росту.

Таким образом, социальные аспекты современного Китая не дают оснований утверждать, что интересы масс трудящихся являются главным фактором стратегии КПК. Более того, теория «социалистической рыночной экономики», равно как высказывания архитекторов китайских реформ об «абсолютности неравенства при социализме», как мы указывали раньше, являются не только идеологическим камуфляжем, но и основой для сохранения имущественного неравенства в обществе КНР, для закрепления «status quo» во взаимоотношениях высшей партийной бюрократии и китайской буржуазии.

 

После XVI съезда КПК

XVI съезд КПК ожидался многими политиками на Западе и Востоке как сенсация, главным образом из-за предстоящего решения о приеме в КПК «представителей других социальных слоев», т.е., капиталистов и менеджеров. Ожидалось, что партия широко откроет двери для вступления в нее представителей крупного и среднего бизнеса, что, в свою очередь, направит эволюцию КПК в сторону своеобразного социал-демократизма. Однако, съезд, по-видимому, не оправдал таких надежд.

Из предварительных итогов съезда ясно:

1. КПК совершенно не собирается делить власть с кем бы то ни было. Напротив, т.н. концепция «трех представительств», выдвинутая «третьим поколением» китайских руководителей во главе с Цзян Цзэминем и поддержанная новым, «четвертым поколением», подразумевает, что КПК становится «авангардом китайской нации» не только в сфере экономических реформ, как это было раньше, но и в сфере политики и культуры. Как считают российские эксперты по Китаю, на съезде сделан шаг в сторону юридической легализации КПК как самостоятельного института власти, поставлены задачи юридического оформления взаимоотношений между партийными комитетами всех уровней и государственных органов власти на местах.
2. Не так просто обстоит дело и с приемом в КПК предпринимателей. В новой редакции устава КПК, принятой на съезде, предпочтение отдается традиционным классам — рабочим, крестьянам, «народной интеллигенции». По мнению российских аналитиков, прием в КПК «отдельных, наиболее передовых представителей новых социальных слоев» будет проходить не напрямую, а через «двойное членство» в демократических партиях народного фронта КНР. Известно, что в КНР существует 8 т.н. «демократических партий», входящих в Народный фронт. У 4-х из них рукоpводители одновременно состоят в КПК По всей вероятности, для многих представителей бизнеса возможность «двойного членства» будет расширена. Помимо этого, в КНР в последние месяцы существенно расширена численность и функции «Всекитайской федерации промышленников и торговцев», которая, возможно, также станет одной из партий Народного фронта. Нет необходимости говорить, что все эти организации находятся под жестким контролем КПК через комитеты Народного фронта. Все это позволяет бюрократии эффективно контролировать количественный и качественный состав их новых членов.
3. XVI съезд также показал, что ухудшение условий жизни миллионов китайцев в период роста частного предпринимательства заставило КПК существенно маневрировать и прибегать к социальным реформам. В 2001 в КНР был принят новый закон о профсоюзах. Это было связано с тем, что в предшествующие пять лет на многих предприятиях, созданных иностранным капиталом (особенно тайваньским и корейским), имели место грубые нарушения трудового законодательства (на этих предприятиях не создавались профсоюзы, не заключались коллективные договоры, произвольно увеличивался рабочий день, не выплачивалась заработная плата). Вследствие этого в стране резко сократилась численность членов профсоюзов (со 104 млн. чел в 1995 до 87 млн. чел. в 1999). Свыше 100 млн. рабочих и служащих в 2000 не были членами профсоюзов. По стране прокатилась волна забастовок, в первую очередь бастовали женщины-работницы на предприятиях легкой промышленности.

В новый закон о профсоюзах дополнительно включены 44 статьи.

Суть поправок вкратце сводится к следующему:

• Законодательно закреплено форсированное создание новых низовых профсоюзных организаций на тех предприятиях, где их раньше не было.
• Разрешено создание профсоюзов на мелких предприятиях (менее 25 человек рабочих).
• Расширены права женщин в профсоюзном движении, в создании женских рабочих комитетов.
• Закреплены трудовые гарантии руководящих работников профсоюзов на частных и смешанных предприятиях. Закон предусматривает судебные санкции против тех руководителей, которые досрочно разрывают трудовые отношения с руководителями профсоюзов.
• Новый закон также предусматривает санкции против тех руководителей, которые не выполняют соглашение по отчислению профсоюзам денежных средств. В этом случае профсоюз может принудительно через суд заставить предприятие выплатить деньги.
• Закон также обязывает восстанавливать на работе незаконно уволенных профсоюзных работников и подтверждает право на забастовки, записанное еще в предыдущем законе. В соответствии с законом, если рабочие останавливают работу и если при этом профсоюз считает, что требования рабочих обоснованы, то профсоюз должен встать на защиту рабочих.

В результате всего этого с 2000 по 2002 число членов профсоюзов значительно возросло и составляет в настоящее время 130 млн. человек. В 2003 состоится очередной 14-й съезд профсоюзов КНР.

Вторым важным законодательным актом, принятым перед съездом, стал закон об арендном подряде на землю для крестьян. Примечательно, что этот закон принят впервые, после того, как в 1978 КПК разрешила крестьянским семьям брать участки земли в долгосрочную аренду. Почему закон был принят только теперь? Во-первых, только за 2000 в партийные и государственные инстанции было подано несколько десятков тысяч жалоб на злоупотребления местных чиновников. По признаниям китайской печати, правительство вынуждено защищать права крестьян. Закон об аренде не подразумевает продажу земли в частную собственность, но позволяет брать бесплатно землю в аренду на 30 лет и (за плату) на 100 лет с правом передачи аренды по наследству. Во-вторых, китайская печать подчеркивает, что государственное регулирование земельных отношений и сельского хозяйства в целом связано с вступлением Китая в ВТО. По признаниям самих китайцев, сельское хозяйство КНР до сих пор является высоко затратным и мало механизированным. Вследствие очень большой доли ручного труда, сельскохозяйственные продукты в КНР в среднем на 40% дороже, чем на мировом рынке. Нынешний статус Китая в ВТО позволит в течение 5-и лет сохранить протекционизм в отношении цен на сельхозпродукцию. Правительство КНР в рамках этого периода должно радикально реформировать аграрный сектор.

И, наконец, еще одна реалия, замеченная российскими экспертами по Китаю, — это дискуссии о внутрипартийной демократии внутри самой КПК. Эти дискуссии не очень явно идут в стране с 1980, когда была фактически пересмотрена официальная оценка культурной революции. Некоторые высшие партийные чиновники уже тогда называли правление Мао Цзэдуна «феодально-фашистской диктатурой». Особенностью настоящего времени является выход этих дискуссий в низовые звенья партийного аппарата, за пределы узкого круга высших партийных руководителей.

Так, подлинной сенсацией стала книга бывшего секретаря волостной партийной организации в провинции Хубэй, Ли Чанпина под названием «Я обратился со словами правды к премьеру Госсовета». По мнению Ли Чанпина, сельское хозяйство в его провинции находится в глубоком кризисе. Существует целая армия чиновников-паразитов, которая бессовестно грабит крестьян-арендаторов, заставляя их выплачивать неофициальный подушный налог. В связи с этим, многие жители деревни вынуждены бросать свои земельные участки и уезжать в поисках лучшей жизни. По данным Ли и других источников, в КНР более 100 млн. крестьян покинуло деревню и живут на положении попрошаек в больших городах. Все это указывает на огромный разрыв между городом и деревней, между богатыми и бедными провинциями в Китае. Ли Чанпин подробно описывает в книге свои собственные злоключения, как, после обращения с письмом в Госсовет КНР, он, вследствие травли, был вынужден бросить работу и уехать из родных мест. Тем не менее, его книга была издана большим тиражом, что само по себе было немыслимо раньше, и очень быстро распродана. Добавим, что такой голос критики, исходящий от рядового аппаратчика и растиражированный в виде книги, был невозможен в СССР, даже во время пика «Перестройки» и «гласности».

Таким образом, вопреки прогнозам, XVI КПК не вывел страну на широкую дорогу неолиберализма. Правящая бюрократия КПК пока не идет по пути партбюрократии КПСС, а продолжает маневрировать между растущими аппетитами буржуазии и интересами трудящихся масс, прочно удерживая рычаги власти.

В СССР, в начале 90-х годов, бюрократия была абсолютным монополистом в политике, владении СМИ, в распределении средств производства, с самого начала заведовала процессом приватизации и не имела конкурентов в переговорах с Западом. В КНР ситуация сложнее. Бюрократия КПК (не менее жадная и коррумпированная, чем советская бюрократия), вынуждена отдавать отчет, что в случае широкой приватизации у нее будет мощный конкурент, более приемлемый для мирового империализма. Поэтому, партийная бюрократия предпочитает держать буржуазию под жестким контролем и эффективно доить. Сама буржуазия также находится в двойственном положении. С одной стороны партийно-бюрократический контроль существенно сковывает ее инициативу, с другой стороны, при мировой монополии ТНК, бюрократия оказывает ей государственную поддержку и протекционизм. Таким образом, взаимная зависимость (при взаимном недоверии) придает режиму КНР на данном этапе парадоксальную устойчивость.

 

Заключение

Итак, куда же идет Китай? Научная и политическая задача, как писал Лев Троцкий,

«не в том, чтобы дать законченное определение незаконченному процессу, а в том, чтобы следить за всеми его этапами, выделять его прогрессивные и реакционные тенденции, вскрывать их взаимодействие, предвидеть возможные варианты развития и находить в этом предвидении опору для действия»[9].

Не подлежит сомнению, что китайская революция, начавшаяся в 20-е годы, началась и развивалась под влиянием победы Октябрьской революции в России. Однако, по мере перерождения верхушки ВКП(б) и Коминтерна, КПК также прошла через многочисленные чистки и расколы, повлекшие за собой грубое попрание элементарных норм внутрипартийной демократии. На своем последнем этапе, при всем сходстве лозунгов и символики, цели и задачи двух великих революций ХХ века существенно разошлись.

Русская революция рассматривалась большевиками в 1917 как этап становления мирового социализма, прорыв в «слабом звене» империалистического фронта. Идеологи КПК в 40-е годы трактовали китайскую революцию как национальную революцию, цели и задачи которой не выходили за рамки построения «китайского социализма». Последний «идеологический уклон» в КПК, рассматривающий китайскую революцию как часть мирового революционного процесса (линия Ли Лисяня) был осужден и организационно разбит в начале 30-х годов. Последующие маневры маоизма в мировом левом движении 60-х — 80-х годов, не меняют сути дела, так как были подчинены временным геополитическим расчетам китайского руководства. Постепенное свертывание поддержки «мирового антиревизионизма» со стороны КПК совпало с началом сближения руководства КНР и США в середине 70-х годов.

Вскрывая оппортунистическую сущность сталинизма, Лев Троцкий не отрицал

«теоретическую возможность того, что, под влиянием совершенно исключительного сочетания обстоятельств (войны, поражения, финансового краха, массового революционного напора и пр.), мелко-буржуазные партии, включая сталинцев, могут зайти дальше, чем сами хотели бы, по пути разрыва с буржуазией»[10].

Данный тезис, выдвинутый Львом Троцким в «Переходной программе» (1939), практически точно реализовался в послевоенном Китае. Сталинизированная китайская компартия была вынуждена «зайти дальше» и взять власть в свои руки. Полного разрыва с буржуазией при этом не только не произошло, но, напротив, симбиоз между партийной бюрократией и торгово-промышленными кругами внутри КНР и вне ее оказался достаточно жизнеспособным, несмотря на все зигзаги истории. Предпосылки такого союза возникли в ходе антияпонской национально-освободительной войны. Практическая реализация их началась в рамках политики «Народного фронта с китайской спецификой» после 1949. Идеологическая борьба в КПК, ультралевые зигзаги в политике и экономике в ходе «большого скачка» и «культурной революции», нанесли значительный ущерб «патриотическому народному фронту», но не затронули самих основ взаимоотношения между буржуазией и партийной бюрократией. С начала 70-х годов, еще при жизни Мао Цзэдуна, нарушенное в прошлом взаимопонимание между верхушкой КПК и влиятельными кругами китайской буржуазии было быстро восстановлено и стало отправной точкой «рыночных реформ», развернувшихся после 1978.

С этой точки зрения КНР никогда не была истинно «рабочим государством», каковым ее хотели видеть некоторые лидеры западного троцкизма. Основы планового хозяйства и крупной промышленности, заложенные с помощью СССР, безусловно, изменили соотношение классовых сил и в КПК, и в китайском обществе, но не привели к созданию рабочей демократии. Правящая партия КНР, несмотря на ритуальные высказывания о «гегемонии пролетариата», имела в своих рядах в разные периоды времени лишь от 3 до 14% пролетарской прослойки. Не является также секретом, что широковещательные лозунги о верности «принципам социализма и народовластия» прикрывали и прикрывают интересы мощнейшего в мире бюрократического аппарата, и колоссальную бедность многих миллионов людей, а масштабы коррупции, поразившей партийно-властные структуры КНР беспрецедентны в мировом масштабе.

В современную глобализированную экономику вошла страна, представляющая собой уникальный экономический гибрид. Мощный партийно-государственный обруч удерживает в едином комплексе крупную промышленность, все еще работающую на основах планового хозяйства, заложенных при участии СССР и многочисленные формы частнокапиталистического уклада, развивавшиеся параллельно плановому хозяйству. Соотношение сил между этими укладами будет определять дальнейшие пути развития Китая. Не подлежит сомнению, что динамика экономического роста КНР в настоящее время обеспечивается не плановой экономикой.

Исторические прогнозы всегда имеют несколько вариантов реализации. В настоящее время, когда господство мирового капитала представляется абсолютным, а международное левое движение раздробленным и маловлиятельным, тенденция все большей эволюции КНР в сторону капитализма выглядит определяющей, хотя формы капиталистической реставрации в Китае могут быть иными, чем, например в России. Возможна ли, в этом случае, «безболезненная» трансформация современной гибридной экономики КНР в классическую неолиберальную модель, без ущерба для целостности государства? Как показывает печальный опыт СССР и Югославии, шансы для такой трансформации крайне невелики. Бомбой замедленного действия для современного Китая как целостного государства являются гигантские социальные и экономические диспропорции между «богатыми» и «бедными» регионами страны. По некоторым оценкам, уровень диспропорций между прибрежными и внутренними районами КНР, между «Севером» и «Югом», в несколько раз превышает таковой, существовавший между республиками бывшей Югославии. Известные факты активности западных спецслужб в экономически благополучных южных районах КНР, Тибете и в западной провинции Синьцзян, населенной уйгурами и другими национальными меньшинствами, исповедующими ислам, дают основания предполагать, что «мировые глобальные игроки» сделают все возможное, чтобы направить КНР по пути СССР и Югославии, в случае серьезных экономических уступок мировому капиталу. Распад страны и экономический хаос может быть главным последствием «окончательной» реставрации капитализма в Китае.

Напротив, подъем мирового левого, рабочего, профсоюзного движения, если таковой произойдет в ближайшие годы, также не оставит в стороне многочисленные слои китайских трудящихся, которые, используя революционные традиции, внесут свой вклад в борьбу и против национальной буржуазии, и против международного капитала, за сохранение и развитие завоеваний социализма в своей стране и за ее пределами.

 

 

1. Наумов И.Н., Стратегия экономического развития КНР 1996-2020 гг. Москва. 2001.С.7-8.

2. Китайские политологи о характере и результатах перестройки в России в “эпоху Ельцина”. Москва. 2000 г. С.4-12.

3. Китай в мировой экономике. Москва. Институт международных отношений.2001, С.74.

4. Китай в мировой экономике. Москва. Институт международных отношений.2001, С.74.

5. Китай в мировой экономике и региональной политике. Москва.2001,С.76.

6. В.И.Ленин, ПСС, т. 43, С.223.

7. В.И.Ванин. Государственный капитализм в КНР, С.253-277.

8. Э.П.Пивоварова. Социализм с китайской спецификой: Итоги теоретического и практического поиска. Москва. 1999, С.131.

9. Л.Д. Троцкий, Преданная революция, Москва, 1991, С.212.

10. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев), 1938, №66-67, С.11.

 

Copyright © журнал Скепсис