23 октября, 2012 Новый российский образ Китая, появившийся в результате фундаментальных изменений 90-х гг. ХХ в. как в Китае, так и в России, повлиял на официальный подход Москвы к Пекину. Более того, влияние представлений общества и элиты на официальную политику (включая и политику в отношении Китая) в России 90-х гг. было гораздо сильнее, чем в советский период, так как ее новая политическая система характеризовалась значительно более высоким уровнем участия общественных и политических групп в политическом процессе.
Сразу же после распада СССР российская дипломатия интересовалась в основном отношениями с Западом и, увлекшись вхождением в «общий европейский дом», на первых порах позабыла о восточной политике. Хотя представители МИДа, естественно, не говорили о том, что китайское направление не особенно важно, они постоянно подчеркивали приоритет Запада и свое желание сделать Россию равноправным членом западного сообщества. Уже в августе 1991 г. на митинге в Москве по случаю победы над путчистами министр иностранных дел России А. В. Козырев провозгласил новую официальную позицию: для демократической России США и западные демократии являются естественными друзьями и союзниками точно так же, как они были естественными врагами тоталитарного СССР. Практическую политику, обусловленную этими представлениями, российский министр определил как «курс от осторожного партнерства к дружественным, а в перспективе и к союзническим отношениям с цивилизованным миром, его структурами, включая НАТО, ООН и другие организации».
Другие российские лидеры, включая и и. о. премьера Е. Т. Гайдара, как показано выше, не скрывали своего отношения к Китаю как к опасному и малополезному соседу. Познания членов нового российского правительства о Китае были крайне слабыми, многие явно недооценивали уровень развития этой страны. Так, например, председатель Комитета по внешнеэкономическим связям П. О. Авен во время визита в Китай в 1992 г. предлагал поставлять Китаю российскую бытовую электронику, которую из-за ее плохого качества не покупали даже в России.
Однако очень скоро российское руководство вынуждено было сместить приоритеты. Выступая 27 января 1994 г. в Китайской ассоциации народной дипломатии во время визита в Пекин, А. В. Козырев заявил: «Реализация интересов России не через конфронтацию, а сотрудничество с внешним миром позволила нам во многом заново открыть для себя целый ряд азиатских государств. Это относится к Китаю — нашему великому восточному соседу. После мучительных шараханий от идеологической дружбы взахлеб к столь же малооправданной и безоглядной враждебности два «материка» цивилизации — Россия и Китай — прочно вступили на путь добрососедства и сотрудничества. Мы исходим из стратегического характера добрососедства с КНР при формировании внешней политики России».
Это «открытие» было сделано российским руководством под воздействием давления с разных сторон, оказанным силами, отношение которых к китайской политике Москвы, как и к внешнеполитическому курсу в целом, было резко отрицательным. Значительную заинтересованность в связях с Китаем высказывали представители российской военной индустрии, серьезно пострадавшей от экономической политики российского правительства во главе с Е. Т. Гайдаром. Сократив военный бюджет, российское правительство оказалось не в состоянии оплачивать военные заказы, что грозило оставить без средств к существованию сотни тысяч рабочих, занятых в военной промышленности. Экспорт стал единственным надежным источником финансирования российского ВПК, а Китай проявил большую заинтересованность в закупках российских вооружений. По данным специалистов, в 1992 г. «Китай стал одним из основных объектов кампании по продвижению российского оружия на новые, «нетрадиционные» внешние рынки». Влияние военно-промышленного лобби, заинтересованного в тесных отношениях с Китаем, по мере понимания руководством страны, что продажи оружия Китаю действительно могут сыграть важную роль в пополнении бюджета и решении части социальных проблем, постепенно увеличивалось. Это и не случайно: как сообщал глава основного российского экспортера оружия «Росвооружения» А. И. Котелкин, доходами от экспорта оружия финансировалось более 50 % российского военного производства. Значительную часть этих доходов давала продажа оружия КНР.
Растущую роль ВПК можно ясно увидеть по тому, что его представители входили в каждое российское правительство после отставки Е. Т. Гайдара. Другим важным свидетельством влияния ВПК на китайскую политику стало назначение одного из известных лоббистов его интересов и активного пропагандиста опыта китайских экономических реформ А. И. Вольского председателем российской части российско-китайского Комитета мира, дружбы и развития («Комитет XXI века»). Этому формально неправительственному органу, созданному на встрече Цзян Цзэминя и Б. Н. Ельцина в Москве в апреле 1997 г., была поставлена задача «активно подключить к укреплению связей между Россией и Китаем широкие слои общественности и деловых кругов двух стран, в первую очередь молодежи, дабы обеспечить преемственность традиций дружбы».
Российские производители оружия, которые, по некоторым сообщениям, выступили с собственной программой развития отношений с Китаем, основанной, по словам эксперта, на простом принципе «продавать кому угодно практически все что угодно». Формально в России действовала система контроля за экспортом вооружения (работала, например, Комиссия экспортного контроля Министерства обороны), и МИД всегда утверждал, что «военно-техническое сотрудничество с Китаем развивается на основе полного соблюдения международных обязательств, взятых на себя Россией, и интересов собственной безопасности». В 2000 г. министр иностранных дел И. С. Иванов вновь подчеркнул, что Россия продает Китаю исключительно оборонительное оружие, придерживаясь рамок международных соглашений. На практике, однако, по оценкам экспертов, «Министерство обороны и спецслужбы России не в состоянии точно установить, что было вывезено, а что нет, особенно в 1992 г., когда, по общему мнению, контроля практически не было» .
Другой источник влияния на руководство, действовавший в сторону улучшения отношений с Китаем, — политические силы, представленные в Государственной Думе. Здесь, особенно в 1995–1999 гг., велико было влияние КПРФ и ее союзников, а также (в вопросах международной политики) позитивно настроенного по отношению к Китаю Комитета по международным делам. Хотя Дума непосредственно не осуществляла внешнеполитические мероприятия, она оказывала давление по различным каналам: через встречи своего председателя, члена руководства КПРФ Г. Н. Селезнева с президентом, проведение слушаний (слушания по вопросам, связанным с Китаем, в 90-е гг. проводились в Думе дважды), согласование кандидатур послов Комитетом по международным делам, само право на которое дает этому комитету значительное влияние в МИДе, и т. д. Наконец, простая критика лидером КПРФ Г. А. Зюгановым МИДа за недостаточную активность на китайском направлении подталкивала последний к более решительным действиям с целью перехватить инициативу.
Влияние научного сообщества на китайскую политику руководства также не следует преуменьшать, хотя оно выражалось скорее не прямо, а путем создания определенной общественной атмосферы в результате публикаций в прессе, выступлений по телевидению и т. п. Впрочем, прямое влияние также имело место. Во-первых, на волне демократизации некоторые ученые пришли в политику. Так, давний сторонник китайских реформ академик О. Т. Богомолов в 1993 г. был избран в Государственную Думу, где занимал пост заместителя председателя Комитета по международным делам, А. Г. Арбатов был заместителем Комитета Госдумы по обороне, специалист по китайской экономике С. С. Цыплаков работал начальником Департамента международного сотрудничества аппарата правительства, а затем — заместителем директора Парламентского центра Совета Федерации. При администрации президента время от времени образовывались различные совещательные органы с участием специалистов-международников. Наконец, научные институты продолжали составлять информационные справки, направляя их в администрацию президента, парламентские комитеты и правительство, проводили «круглые столы» и «ситуационные анализы» с участием представителей министерств и ведомств. Некоторые научные институты установили неофициальные связи с политическими партиями. О связи ИДВ РАН или, по крайней мере, многих его сотрудников с КПРФ уже говорилось. Еще теснее были связаны с этой партией и с Народно-патриотическим союзом фонд «Духовное наследие» и его научно-исследовательский центр «РАУ-Корпорация», руководителя которого А. И. Подберезкина называли «духовным наставником» лидера коммунистов Г. А. Зюганова. Руководители «Яблока» прямо возглавляли два исследовательских центра (ЭПИцентр и Международный институт гуманитарно-политических исследований), лидер «Выбора России» Е. Т. Гайдар создал свой Институт экономики переходного периода.
В то же время в самих правительственных кругах по мере знакомства с китайскими достижениями отношение к этой стране изменялось. Показательным здесь является известное высказывание руководителя аппарата правительства, ранее работавшего заместителем премьера В. С. Бабичева, сопровождавшего в июне 1997 г. премьера В. С. Черномырдина в Китай: «Обидно, что мы, Россия, россияне, ничего подобного не сумели за то же время сделать при тех же примерно возможностях… Догнать Китай, конечно, уже невозможно. Хотя бы выравняться. Лет 15, чтобы достичь их сегодняшнего уровня, нам понадобится». В. С. Бабичев высказал мнение, что подобное отношение к Китаю в результате поездки сложилось и у В. С. Черномырдина.
Важную группу давления, выступавшую против российско-китайского соглашения 1991 г. о границе, а также за ограничение китайской миграции, составили лидеры некоторых приграничных регионов, прежде всего Приморского и Хабаровского краев (см. гл. 3). Их влияние в основном проводилось через личные встречи с руководителями страны, финансирование кампаний в СМИ, а также через Совет Федерации. Именно их позиция привела к отмене в 1994 г. безвизового режима пересечения границы, и хотя в пограничном вопросе они не добились полного успеха, но привлекли к нему внимание всей страны. Кроме того, влияние региональных властей при Б. Н. Ельцине было настолько велико, что они имели возможность принимать некоторые односторонние меры в отношении пограничного режима. Например, хабаровский губернатор В. И. Ишаев собственным решением ввел разрешительный порядок плавания китайских судов в прилежащей к Хабаровску зоне Амура (не предусмотренный двусторонним соглашением), приморские и хабаровские власти неоднократно вводили местные правила приглашения китайских туристов и т. п. В целом их влияние и энергичная антииммиграционная пропаганда создавали препятствия для развития российско-китайских связей и, в совокупности с конвульсивными действиями Москвы, создавали в пограничных вопросах полную неразбериху.
Как было показано выше, в 90-е гг. власти приграничных регионов нередко бросали открытый вызов московской политике в отношении Китая и проводили свой курс, который определялся внутренними условиями в конкретном регионе. Долгое время, особенно после того, как должность регионального губернатора стала выборной и региональные руководители по должности вошли в Совет Федерации, Москва имела лишь ограниченное влияние на региональные дела. Одним из самых ярких примеров этого стал конфликт Москвы с приморским губернатором Е. И. Наздратенко, которого ни президенту, ни всесильному в то время А. Б. Чубайсу не удавалось снять с должности, несмотря на его прямую оппозицию Кремлю, в том числе и по пограничному вопросу. Удалить Е. И. Наздратенко с поста губернатора удалось лишь в феврале 2001 г. В. В. Путину, возложив на него ответственность за катастрофический энергетический кризис в крае.
Время от времени тот или иной московский лидер проникался идеей о «желтой опасности». Так, министр строительства Е. В. Басин в 1995 г. в интервью официальной газете, говоря об Амурской области, утверждал: «Край здесь благодарнейший, плодородный, с мягким климатом. И земли сколько угодно… Освоив же эту землю, можно сделать край богатейшим. Это очень быстро поняли китайцы и корейцы, буквально оккупировавшие наш Дальний Восток. Того и гляди объявят его суверенной узкоглазой республикой» . Бывший российский министр обороны И. Н. Родионов однажды назвал Китай среди государств Азии, вызывающих серьезную озабоченность России наращиванием наступательных возможностей своих вооруженных сил (хотя в то же время пытался активизировать продажи вооружений Пекину) . В июне 2000 г. Комитет Госдумы по делам Федерации и региональной политике распространил информацию о положении в Амурской области, где упоминалась мнимая «скрытая экспансия» китайцев на территорию РФ, в частности в Амурскую область и Дальневосточный регион и предлагался ряд мер, чтобы ей противостоять .
В целом подобные настроения на федеральном уровне были довольно редки. Не считая некоторых депутатов Госдумы из радикально националистического лагеря, наиболее популярны они были в Совете Федерации, где довольно сильным было влияние антикитайски настроенных дальневосточных лидеров. Например, бывший заместитель председателя Совета Федерации, вице-президент Республики Татарстан В. Н. Лихачев полностью соглашался с выводами В. С. Мясникова о «китайской экспансии» и, как и радикальные националисты, заявлял, что объективно интересы России заключаются в обращении этой экспансии на юг, в сторону Тайваня, Сингапура и всей Юго-Восточной Азии «с формированием устойчивого американо-китайского и японо-китайского противостояния, при закреплении за Россией роли «доброго соседа», т. е. на деле «третьего радующегося». По его мнению, «катализация» китайской активности в южном направлении возможна лишь в случае прочности «российской дамбы» на севере», в связи с чем В. Н. Лихачев вспоминает известное высказывание Александра III о том, что у России лишь два надежных союзника — армия и флот .
Такие представления о Китае свидетельствуют, что идея китайской угрозы имела сторонников и среди московского научного сообщества, и в политических кругах. Однако подобные взгляды, порой выражаемые в экстравагантной форме, не представляли основного направления российской политики. Даже в Совете Федерации и в Государственной Думе они уравновешивались выступлениями лидеров тех регионов, где преобладают крупные предприятия оборонного комплекса и тяжелой промышленности, заинтересованные в китайском рынке.
Равносоставляющая всех этих влияний привела к тому, что и российский президент, и руководители внешнеполитического ведомства в официальных документах и заявлениях стали уделять все больше внимания роли АТР и Китая для России. Приблизительно с середины 90-х гг. официальный российский подход к отношениям с Китаем и Азией в целом сблизился с позицией сторонников сбалансированного курса и равноудаленности от мировых центров силы. Российское руководство все более склонялось к активизации восточного направления внешней политики, стремясь использовать его как противовес не всегда гладким отношениям с Западом. Если в 1993 г. АТР был поставлен на шестое место среди внешнеполитических приоритетов России (после отношений с СНГ, контролем за вооружениями и международной безопасностью, экономической реформой, отношениями с США и Европой) , то в феврале 1996 г. министр иностранных дел Е. М. Примаков повысил этот регион до третьего места (после СНГ и Восточной Европы) . Выступая на совещании в Кремле в июле 1995 г., президент Б. Н. Ельцин сформулировал новый подход: «Китай является для нас важнейшим государством. Это наш сосед, с которым мы имеем самую длинную границу в мире и с которым нам навечно суждено жить и работать бок о бок. От успеха сотрудничества с Китаем зависит будущее России. Отношения с Китаем чрезвычайно важны для нас и с точки зрения глобальной политики. Мы можем опереться на плечо Китая в отношениях с Западом. Тогда Запад станет относиться к России с бoльшим уважением».
Разъясняя новый курс, заместитель министра иностранных дел, ответственный за восточную политику, Г. Б. Карасин в многочисленных статьях и интервью выступал за то, чтобы российский двуглавый орел смотрел и на Запад, и на Восток, а его подчиненные — директор 1-го Департамента Азии Е. В. Афанасьев и заведующий отделом того же департамента Г. С. Логвинов в пространной статье, посвященной российско-китайским отношениям, разъясняли, что «у России нет альтернативы установлению долговременных дружественных партнерских отношений со странами и Запада, и Востока…». Они утверждали: «Западное и восточное направления российской внешней политики не противоречат друг другу, они находятся в органическом единстве, адекватном уникальному географическому положению России».
Согласно Г. Б. Карасину, «линия на стратегическое партнерство с Китаем объективно обусловлена национальными интересами России, потребностями мирового развития». Он от-мечал, что «Россия и Китай — две крупнейшие державы, полюсы формирующегося многополярного мира». Российские власти признавали, что Китай «уверенно превращается в глобальный центр силы» и что сильный и стабильный Китай отвечает интересам безопасности России и является полезным экономическим партнером . Отвергая теорию о том, что сильный Китай в будущем может представлять угрозу для России, посол России в КНР И. А. Рогачев даже приводил китайскую поговорку: «Зажиточность отбивает охоту воевать». Кроме того, такой политике просто нет альтернативы, так как, по мнению И. А. Рогачева, «единственный путь строительства взаимоотношений с самым многонаселенным государством на земле — это поиск путей сопряжения интересов и областей сотрудничества: все иные методы контрпродуктивны». Развивая сотрудничество с Китаем, Москва, таким образом, стремилась решать как стратегические, так и экономические задачи. Исходя из этого, она всемерно старалась расширить торговлю, завершить пограничные переговоры, расширить экономическое сотрудничество, наладить взаимодействие по международным вопросам, сотрудничать в ООН и международных организациях и т. п.
Концепция многополярного мира, получившая официальное признание в Москве, выражает ее желание избежать мировой гегемонии США. Эта концепция была принята и Пекином, что выразилось в подписании китайским лидером Цзян Цзэминем в апреле 1997 г. российско-китайской Декларации о многополярном мире и формировании нового международного порядка (с российской стороны декларацию подписал президент Б. Н. Ельцин) . Ни к чему не обязывающая декларация тем не менее важна как выражение целей, которые преследуют оба государства, развивая сотрудничество. С российской точки зрения смысл многополярности состоит в том, что при ней, по словам И. А. Рогачева, «не должно быть места диктату одной или нескольких держав» . С точки зрения Г. Б. Карасина, декларация «особенно актуальна сейчас, когда мировое сообщество все еще сталкивается с инерцией старого мышления, характерной для времен «холодной войны», претензиями на единоличное лидерство, попытками свернуть развитие международных отношений в сторону однополярности». Естественно, эти и подобные формулировки — весьма прозрачный намек на США, т. к. в мире больше нет государства, способного на «единоличное лидерство». Образ США возникает и за другими фразами И. А. Рогачева: «Мы против подразделения стран на «демократические» и «тоталитарные», «ведущие» и «ведомые» — подобные дефиниции как бы оправдывают право одних государств «судить» и «наказывать» другие, действовать в обход международного сообщества».
Тем не менее это российско-китайское согласие весьма далеко от антиамериканского фронта, о котором мечтают российские коммунисты. Российская сторона, заинтересованная в стабильном сотрудничестве с США, постоянно разъясняет, что «развитие российско-китайского конструктивного партнерства не направлено против интересов какой-либо страны или группы стран, оно не означает и не может означать создания какого-то блока или альянса» . Россия и Китай, которым крайне необходимо сотрудничество с другими странами мира, включая Запад и США, в совместном заявлении, принятом по итогам московского саммита в ноябре 1998 г., вновь подчеркнули: «Формирующееся российско-китайское стратегическое взаимодействие не является союзом и не направлено против какой-либо из третьих стран» . Аналогичные заявления сопровождали подписание российско-китайского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве в июле 2001 г. Этот беспрецедентный договор (Китай не имеет подобного всеобъемлющего договора ни с одной другой страной), как справедливо подчеркивали обе стороны, не означает создание союза. Он не содержит обязательств по взаимной обороне, какие содержались в советско-китайском договоре о дружбе, союзе и взаимопомощи, заключенном советскими и китайскими коммунистами в 1950 г., или в советско-китайском договоре о дружбе и союзе, заключенном в 1945 г. Кремлем с правительством Чан Кайши. Судя по всему, на этот раз Москва и Пекин постарались избежать прошлых ошибок и не принимать на себя чрезмерные обязательства, которые содержались в договорах 1945 и 1950 гг., переставших работать задолго до истечения их официального срока действия.
Излагая официальную позицию Москвы по отношению к Китаю в эпоху Б. Н. Ельцина, необходимо сделать важное замечание, связанное с политической системой России того периода в целом. Все вышесказанное относится к позиции МИДа, которая в целом разделялась президентом. Однако в связи с тем, что во внешней политике России, так же как и в большинстве других областей, координация была серьезно нарушена, общий курс МИДа в отношении Китая довольно часто не соблюдался или даже игнорировался другими ведомствами и региональными властями, не говоря уже о независимых и частных организациях. Даже в области стратегии высказывания различных руководителей часто противоречили друг другу. Иногда сам президент Б. Н. Ельцин делал заявления, которые можно было истолковать как попытку создать союз с Китаем. Достаточно вспомнить его слова во время визита в КНР в декабре 1999 г.: «…Клинтон, видимо, на несколько секунд забыл, что такое Россия. Россия владеет полным арсеналом ядерного оружия, но Клинтон решил поиграть мускулами. Я хочу сказать Клинтону: пусть он не забывается, в каком мире живет. Не было и не будет так, чтобы он диктовал людям, как жить, отдыхать… Мы будем диктовать, а не он…» Принимая во внимание, что, согласно официальным заявлениям, во время этого визита Россия и Китай выступили «единой силой в обеспечении безопасности и стабильности в мире», данное высказывание вызвало шок на Западе. Однако вскоре выяснилось, что оно было лишь следствием всплеска эмоций и не означало коренного пересмотра внешнеполитического курса Москвы.
«Инициативными» высказываниями всегда отличались министры обороны П. С. Грачев и И. Н. Родионов. Во время визита в КНР весной 1995 г. тогдашний министр обороны П. С. Грачев, очевидно без согласования с МИДом и без предварительных консультаций с китайской стороной, предложил создать систему коллективной безопасности в Северо-Восточной Азии с участием России, Китая, США, Японии и двух Корей. Пекин, никогда не вступающий в многосторонние отношения в области военной безопасности, ответил вежливым отказом. И тот же П. С. Грачев в том же году выступил с предупреждением, что «лица китайской национальности пытаются мирным путем завоевать российский Дальний Восток» .
Сменивший П. С. Грачева И. Н. Родионов долго смущал Пекин, то называя Китай в числе «основных потенциальных врагов России», то призывая к «долговременному стратегическому партнерству» с Пекином, то выступая с планами военного сотрудничества с США и Японией на Дальнем Востоке, наращивание военных потенциалов которых в Пекине считают источником угрозы своей безопасности. В сфере практического сотрудничества заинтересованные ведомства и отдельные чиновники часто просто ставили свои интересы выше государственной линии. Пример тому — скандал 1992 г. вокруг Тайваня.
Характеризуя российский подход к Китаю в тот период, член-корреспондент РАН Г. И. Чуфрин, высказывая мнение, что «для Москвы отношения с Пекином должны быть сопоставимы с российско-американскими, а по ряду параметров, возможно, и важнее», сделал следующий вывод:
Пока же Китай используется у нас лишь как средство заработать политические «очки» дома. Кто-то пытается сразить оппонентов апелляцией к «китайской модели», кто-то, напротив, пугает «угрозой с Востока», кто-то стремится опередить других новой сногсшибательной инициативой и сфотографироваться рядом с Цзян Цзэминем в военной форме или дипломатическом фраке. В результате огромный китайский материк остается лежать в стороне от маршрутов новой политики — за Великой китайской стеной.
Устранение административного хаоса ельцинской эпохи как на федеральном уровне, так и в отношениях между федеральным центром и регионами стало одной из основных целей президента В. В. Путина. Придя к власти, он сразу же приступил к проведению административной реформы. Его первым значительным шагом было давление на парламент с целью принятия законов, изменявших основы отношений с субъектами Федерации и существенно ограничивавших власть региональных губернаторов. В соответствии с ними президент получил полномочия увольнять региональных лидеров и распускать региональные законодательные собрания за нарушение федеральных законов. Изменился состав Совета Федерации, в который вошли не руководители регионов, а представители местной администрации и законодательных собраний. Региональные губернаторы получили право распускать местные выборные органы. В. В. Путин также назначил своих полномочных представителей в семь новых федеральных округов. Как внутренняя, так и внешняя политика стала несколько более последовательной. В новой ситуации немногие губернаторы осмеливались публично оспаривать официальный внешнеполитический курс, включая и политику в отношении Китая. Хотя некоторые разногласия сохранялись, большинство губернаторов видели в В. В. Путине более решительного защитника национальных интересов России (так же как и интересов их регионов) и лишились оснований не соглашаться с официальной политикой. Все эти перемены сыграли позитивную роль в отношениях России с Китаем.
В то же время московское руководство стало проявлять большее понимание проблем российского Дальнего Востока. Выступая на совещании по развитию Дальнего Востока и Забайкалья, которое проходило в июле 2000 г. в Благовещенске, В. В. Путин признал неудачу предыдущих попыток Москвы ускорить региональное развитие и призвал смотреть на регион исходя из глобальной перспективы, учитывая долговременные интересы страны. Он подчеркнул, что вследствие тяжелой экономической и демографической ситуации на Дальнем Востоке под угрозу поставлено само существование региона как части России. Однако, в отличие от некоторых националистов, президент считает опасности, угрожающие Дальнему Востоку, результатом внутренних проблем, а не китайского заговора, хотя слабостью России здесь и могут воспользоваться некоторые соседи. В. В. Путин предупредил: «Я не буду здесь драматизировать события, но если в ближайшее время мы не предпримем реальных усилий, то тогда даже исконно русское население через несколько десятилетий будет говорить в основном на японском, китайском, корейском языках» .
Придя к власти, В. В. Путин продолжил линию на активизацию азиатской политики. В ноябре 2000 г. в статье «Россия: новые восточные перспективы» он заметил: «Мы никогда не забывали о том, что основная часть российской территории находится в Азии». В то же время он признал, что ранее Россия не всегда использовала это преимущество, и призвал к наращиванию политического и экономического сотрудничества со странами АТР.
Китай стал рассматриваться в Москве как наиболее важный из азиатских партнеров. В интервью «Жэньминь жибао», агентству «Синьхуа» и телекомпании РТР во время визита в Пекин в июле 2000 г. президент В. В. Путин заявил, что Россия «опиралась и будет всегда опираться как бы на два крыла — на европейское и азиатское, тем более когда речь идет о такой мощной стране, как Китайская Народная Республика, тем более когда речь идет о стране, которая так интенсивно и эффективно развивается». Он пояснил: «Мы знаем, что Россия — это и европейское, и азиатское государство. Мы отдаем должное и европейскому прагматизму, и восточной мудрости. Поэтому внешняя политика России будет сбалансирована. В этом смысле отношения с Китайской Народной Республикой, безусловно, будут являться одним из наших основных приоритетов».
Поскольку официально было признано, что практическим связям с Азией ранее уделялось мало внимания, в результате чего Россия перестала восприниматься как глобальная держава (что, по мнению путинского руководства, несправедливо), был сделан акцент на ускоренном развитии отношений с азиатскими странами, чему стало придаваться не меньшее значение, чем традиционным связям с Западом. Выступая в МИДе в январе 2001 г., В. В. Путин вновь подчеркнул значение азиатской политики и сравнил ее с отношениями России с Западом, снова призвав придерживаться сбалансированного подхода: «Скажу сразу, было бы неправильно измерять, где у нас больше приоритетов — в Европе или в Азии. У нас не может быть ни западного, ни восточного крена. Реальность в том, что у державы с таким геополитическим положением, как Россия, национальные интересы есть везде. Такую линию надо последовательно продолжать».
Мотивация российско-китайского сближения
В апреле 1996 г., во время визита Б. Н. Ельцина в Китай, обе стороны заявили о своем желании развивать «отношения равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI веке». Как объяснил Б. Н. Ельцин, «это совершенно иная постановка вопроса и новое повышение уровня взаимодействия между двумя державами» в условиях, когда между Россией и Китаем нет спорных вопросов . С того времени стратегическое партнерство стало официальной политикой, признанной обеими сторонами.
В июле 2000 г. в Душанбе на встрече Шанхайского форума, региональной организации, которая в то время включала Россию, Китай, Таджикистан, Казахстан и Киргизию, президент В. В. Путин подтвердил, что «Китай для нас действительно стратегический партнер во всех сферах деятельности». В том же году министр иностранных дел И. С. Иванов, признавая существование некоторых проблем в экономическом сотрудничестве с Китаем, заметил, что «в стратегическом смысле у нас сегодня нет проблем, и в ближайшие годы их появления мы не прогнозируем». Он также отметил, что в целом «отношения между Россией и Китаем устойчиво развиваются по восходящей». В апреле 2001 г. на встрече с китайским министром иностранных дел Тан Цзясюанем В. В. Путин заявил, что между РФ и Китаем «практически нет проблем, раздражающих наши отношения», российско-китайские отношения развиваются «положительно и в позитивном ключе» и «имеют очень хорошую динамику» . Эта тенденция проявилась в российско-китайском договоре 2001 г., первая статья которого гласит, что обе страны развивают отношения добрососедства, дружбы, сотрудничества, партнерского доверия и стратегического сотрудничества.
Цель создания многополярного мира, которой посвящена Московская декларация, подписанная во время четвертого российско-китайского саммита в апреле 1997 г., свидетельствует об общем представлении обеих стран о том, какой мировой порядок им следует поддерживать. В основе ее лежит серьезная озабоченность усилением США, угрожающим подорвать мировой порядок, возникший в результате Второй мировой войны. Обе стороны озабочены явным желанием США утвердить однополярную структуру мира, гегемонистской (как выражаются в Китае) политикой Вашингтона, ослаблением роли ООН и его Совета Безопасности и отстранением тех его членов, которые не входят в возглавляемые США союзы (а именно — России и Китая), от принятия решений по важным международным вопросам. Г. Б. Карасин четко выразил этот взгляд, отметив, что заявленная в совместной декларации поддержка многополярности двумя великими державами «особенно актуальна сейчас, когда мировое сообщество все еще сталкивается с инерцией старого мышления, характерной для времен «холодной войны», претензиями на единоличное лидерство, попытками свернуть развитие международных отношений в сторону однополярности».
Очевидно, что сближение России и Китая, вполне естественное после многих лет враждебности, в большой степени обязано озабоченности международной ситуацией, которую разделяют обе страны. По словам министра иностранных дел И. С. Иванова, «особое значение имеет российско-китайское взаимодействие в таких ключевых областях, как повышение авторитета и роли ООН, отстаивание примата международного права в мировых делах, поддержание стратегической стабильности и, в первую очередь, сохранение договора по ПРО, создание справедливого равноправного мирового экономического порядка» . Разделяемые обеими сторонами цели, выделенные И. С. Ивановым как особенно важные, вытекают из этой озабоченности тенденцией на подрыв существующей системы международного права и на создание центра международной политики вне ООН и без участия Москвы и Пекина. Бомбардировки Югославии, осуществлявшиеся НАТО без одобрения Совета Безопасности, стали и для России, и для Китая наиболее опасным проявлением этой тенденции. Также общую озабоченность не только России и Китая, но и всех членов Шанхайского форума и пришедшей ему на смену Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) вызывает исламский терроризм и сепаратизм. Указывая на эти проблемы во время своего визита в Пекин в июле 2000 г., президент В. В. Путин подчеркнул: «Основная задача России в сфере международной политики — сохранение баланса сил и интересов на международной арене. Как мы знаем, сегодня мы время от времени сталкиваемся с новыми угрозами, с новыми, на наш взгляд, очень опасными концепциями, такими, например, как вмешательство, исходя из так называемых гуманитарных соображений, во внутренние дела других государств. Мы сталкиваемся с такими угрозами, как международный терроризм, такими проблемами, как религиозный экстремизм и сепаратизм… В этом смысле Китай является одним из самых основных партнеров России в преодолении этих проблем, в устранении их возможных негативных последствий».
В целом с точки зрения российских представлений, Россия и Китай в начале нового века скорее всего продолжат сближение. Силы, рассматривающие Китай как угрозу — радикальные националисты или радикальные западники, — почти не имеют шансов прийти к власти. Не стоит ожидать и значительного повышения их влияния, если только в России не случатся чрезвычайные политические катаклизмы. Власть в Кремле сохраняют сторонники политики баланса между Западом и Востоком. Курс на создание более тесного российско-китайского союза может создать слишком много проблем и для российских, и для китайских связей с Западом, в сотрудничестве с которым обе страны крайне нуждаются для продолжения экономических реформ. Подобная политика почти наверняка столкнется с серьезными возражениями с китайской стороны и в любом случае окажется невыполнимой.
Образ Китая и российская политическая культура
Исследование эволюции образа Китая в России на протяжении нескольких столетий дает ценный материал для анализа характера и закономерностей изменения политических представлений в России и предоставляет возможность сформулировать некоторые выводы о российской политической культуре в целом. Современный образ Китая в России — сложная система, состоящая из многообразных представлений на различных уровнях. Образ Китая в России в целом можно определить как систему наиболее распространенных среди российского населения представлений о Китае.
Далее можно говорить о многочисленных субобразах Китая, имея в виду образы в различных регионах России и у различных групп населения. В то время как содержание любых образов подвержено постоянным изменениям под влиянием иных культур, образ другой страны в целом более стабилен по сравнению с другими представлениями, поскольку основные внешние факторы, влияющие на него (такие как географическое положение, соотношение размеров, мощи и количества населения двух стран), остаются неизменными или примерно одинаковыми на протяжении длительных исторических периодов и редко (по сравнению с общими условиями жизни отдельных людей или групп населения) меняются радикально.
На протяжении более трех с половиной веков российско-китайских отношений баланс сил между двумя государствами фундаментально изменялся лишь дважды. Со второй половины XVII в. до середины XIX в. оба государства были достаточно сильными, но Россия была слишком удалена от Дальнего Востока и заинтересована в стабильности на своих восточных границах (т. к. не желала отвлекать силы из европейской части страны), в связи с чем обе стороны старались придерживаться условий Нерчинского договора, по которому Россия утратила некоторые территории. Во второй половине XIX в. усиление России и упадок Китая изменили ситуацию, и Россия получила возможность действовать с позиции силы.
Доминирование России в целом продолжалось до конца XX в., за исключением короткого периода гражданской войны, когда в обеих странах царил хаос. Даже когда Китай стал единым и относительно сильным в период правления Мао Цзэдуна, ему все равно приходилось относиться к более сильному Советскому Союзу как к «старшему брату». Только к концу 60-х гг. ХХ в. Пекин почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы переломить ситуацию. В 80-е и 90-е гг. ХХ в. политическое единство Китая было дополнено ускоренным экономическим ростом, в то время как Советский Союз пребывал в стагнации, а потом распался. Таким образом, в конце XX в. Китай впервые в истории превзошел Россию по экономической мощи и, возможно, по общему влиянию в мире.
Естественно, образ Китая в России также менялся вслед за изменениями в геополитической ситуации. Но эти перемены совершались не автоматически. Эволюция представлений всегда включает сильный элемент преемственности. Новые представления не возникают ниоткуда; они падают на плодородную почву уже существующей культуры, благодаря чему возникает новый оригинальный синтез, чаще всего являющийся результатом модификации старых представлений. Хорошая модель развития представлений — древнерусские летописи, в которых всякий предыдущий летописный свод включался в новый очередным составителем, добавлявшим новые подходы и интерпретации и вносившим изменения в предыдущие разделы в соответствии с имеющимися у него информацией и пониманием событий. Точно так же новые системы представлений и политические культуры включают в себя старые, и таким образом прошлое продолжает жить в них. Это не означает, что новые системы не содержат ничего отличного от старых. Во-первых, они включают представления о новых событиях и феноменах, которые ранее были недоступны для интерпретации.
Эта новая информация интерпретируется в соответствии со старой системой представлений, но все же добавляет в нее новые элементы. Во-вторых, сами старые представления реинтерпретируются в новой системе. В ходе этого процесса одни старые представления изменяются, другие отбрасываются, потому что они больше не считаются важными, третьи добавляются. Различие с летописями здесь в том, что изменения в системах представлений отдельных лиц, а затем и в культурах происходят постоянно и их срез в данный момент времени может быть реконструирован лишь как аналитическая модель.
Анализ эволюции представлений позволяет говорить о трех основных моделях их реинтерпретации: зеркальное отрицание (новое представление диаметрально противоположно старому), возврат к более старому представлению и заимствование представления из внешнего источника (например, из иностранной культуры). Как правило, эти способы отражают субъективное восприятие, в реальности же не бывает ни чистого отрицания, ни возврата к старому, ни заимствования, а только взаимодействие новых элементов с существующей культурой, ведущее к обновлению многокомпонентной культурной системы. Такая эволюция систем представлений идет постоянно, но в эпохи радикальных социальных перемен и непосредственно перед ними она резко ускоряется.
Развитие образа Китая в России представляет собой типичный пример эволюции представлений. В нем можно найти значительную степень преемственности между некоторыми элементами современного образа Китая и его историческими предшественниками. Например, начиная с XVII в. в российском обществе существовало представление, что отношения России с Китаем резко отличаются от отношений Китая с другими великими державами своим особо дружественным характером. В некоторые периоды это представление было доминирующим, в другие — лишь одним из множества конкурирующих, но оно никогда не исчезало. И защитники «особых отношений» зачастую знали о своих предшественниках, имевших аналогичное мнение. В XIX в. они ссылались на документы и договоры предшествующего периода, в конце ХХ в. зачастую цитировали знаменитых китаефилов XIX в., таких как Д. И. Менделеев, Л. Н. Толстой и др., в то время как коммунисты, естественно, опирались на официальные теории советского периода, разделявшие мир на два противоположных лагеря: прогрессивный социалистический с центром в Москве и загнивающий капиталистический.
В концепциях китаефобов, представляющих Китай как угрозу российскому Дальнему Востоку и России в целом, также можно заметить преемственность. Отношение к Китаю как к враждебной, отсталой (по сравнению с цивилизованным Западом) стране, которая понимает лишь язык силы, популярное в России во второй половине XIX в., позже широко распространилось в СССР в эпоху конфронтации конца 60-х – начала 70-х гг. ХХ в. и снова возродилось после распада Советского Союза. Сторонники этого подхода в советскую эпоху активно пользовались идеями своих предшественников XIX в., а современные борцы с китайской «демографической экспансией» часто ссылаются на теоретиков «желтой угрозы» XIX и начала XX вв. и даже советских диссидентов, предсказывавших будущую войну с Китаем.
В то же время преемственность никогда не принимает форму механического заимствования, и поэтому образ Китая в России не остается неизменным. Вполне ясно, что сторонники мирных отношений с Китаем конца XVII и XVIII вв., второй половины XIX в., советского периода и постсоветской России руководствуются различными мотивами. Они не наследуют от предшественников образ мысли, а скорее используют авторитет наиболее известных из них, чтобы доказать свою точку зрения, которая зачастую основана на совершенно ином мировоззрении. Например, те, кто предостерегал от конфронтации с Китаем в XVII–XVIII и XIX вв., считали, что Россия недостаточно сильна для такого конфликта и не имеет особых интересов на Дальнем Востоке. По большей части это были европоцентристы, полагавшие, что военные предприятия на Востоке отвлекут внимание России от ее западных границ. Во второй половине XIX в., когда Россия на Дальнем Востоке стала более могущественной, чем Китай, сторонники «особых отношений» с Китаем (а зачастую и с Востоком в целом) нередко стремились использовать российско-китайский союз как противовес другим державам (особенно Японии и Великобритании) в этом регионе. В тот момент идея вредности отвлечения внимания от европейского направления преобразовалась в мнение, что Россия, даже сильная, все равно не сможет освоить крупные территории, отторгнутые от Китая. В советский период Китай рассматривался в рамках биполярного коммунистического мировоззрения как часть социалистического мира. Хотя и считавшийся «младшим братом», он был вторым по величине социалистическим государством, важным союзником в мировой борьбе с империализмом. В конце ХХ в. некоторые сторонники дружбы с Китаем снова утверждали, что Россия слишком слаба и не может себе позволить конфликтов, другие рассматривали Китай как крупную силу и союзника России в борьбе с влиянием и политикой Запада. В конце XIX в. «желтую угрозу» понимали в основном как демографическое проникновение или как моральную проблему (россиянам и даже европейцам грозила опасность превратиться в бездуховных «китайцев»), в то время как страхи военного «желтого вторжения» распространялись мыслителями и поэтами, не имевшими особого влияния на практическую политику. В конце 60-х — начале 70-х гг. ХХ в. эти страхи возникли вновь, но на вполне практической основе: пограничные конфликты с Китаем происходили в реальности, и
мнение о неизбежности большой войны распространилось и в советском обществе, и среди руководителей страны. В постсоветской России, несмотря на слабость страны, ожидания войны с Китаем практически исчезли, уступив место страху перед китайской «демографической экспансией» и опасениями относительно того, что сильный Китай в будущем предъявит претензии на российские земли.
Таким образом, обращение к более старым представлениям оказывается намного более сложным процессом, чем простой возврат. В результате возникает новая система, частично состоящая из старых представлений, частично — из новых. Два других способа эволюции представлений, а именно зеркальное отрицание и заимствование из внешнего источника, осуществляются аналогично. Например, может показаться, что после революции 1917 г. образ Китая в России изменился на свою противоположность. Благодаря позаимствованным с Запада марксистским теориям он превратился из нецивилизованной застойной страны, в лучшем случае заслуживающей защиты, а в худшем — территориального раздела, в дружественную нацию, борющуюся против империалистического господства, и потенциально важного союзника в борьбе с мировым империализмом. В то же время между мессианскими коммунистическими идеями создания союза мирового пролетариата и угнетенных народов мира для борьбы с миром империализма (преимущественно западным) и мессианскими теориями некоторых дореволюционных сторонников идеи уникальности России, подобно Э. Э. Ухтомскому считавших, что Россия должна вступить в союз с восточными странами, угнетаемыми Западом, чтобы во главе с «белым царем» в Петербурге бороться с нездоровым западным влиянием, можно найти и элемент преемственности. Кроме того, более старые представления о вероятном китайском демографическом вторжении пережили революцию 1917 г. Они подтолкнули И. В. Сталина на то, чтобы очистить советский Дальний Восток от китайцев, и сыграли определенную роль в китайской политике Н. С. Хрущева.
Точно так же едва ли возможно указать на единственный источник российского образа Китая в последнее десятилетие ХХ в. Современные российские националисты, призывающие к антизападному союзу, часто ссылаются на дореволюционных сторонников российской уникальности. Однако последние чаще всего признавали, что западная цивилизация выше восточных, и видели миссию России не в борьбе с западным влиянием, а в эксклюзивном распространении преимуществ высшей (западной) цивилизации на Востоке. В этом смысле современные националистические теории о неизбежной конфронтации между развитым Западом и антизападным союзом неразвитых и эксплуатируемых стран, возглавляемых Москвой и Пекином, имеют в качестве непосредственного источника советскую теорию всемирного «коренного противоречия» между социализмом и капитализмом, а вовсе не российские антиза-падные теории XIX в.
Представления современных российских либералов-западников о Китае внешне могут показаться заимствованными с Запада, но в действительности и они в основе происходят из того же, советского источника. Например, когда Е. Т. Гайдар утверждает, что миссия России — защитить Запад от враждебного недемократического Китая в борьбе «цивилизованного» западного демократического и отсталого авторитарного восточного миров, это очень напоминает обновленную советскую концепцию «коренного противоречия современного мира», в котором полюса добра и зла поменялись местами (конфронтация между прогрессивным мировым социализмом и империалистическим Западом превратилась в конфронтацию между «цивилизованным» Западом и недемократическим Китаем). Хотя такой «демократический» образ мира возник на Западе и заимствован оттуда, он нашел особенно плодородную почву среди российских «демократов», воспитанных на советских учебниках. Поэтому он укоренился в России в наиболее откровенной и радикальной форме. Более того, эта теория также напоминает традиционное российское представление о том, что Россия спасла христианскую цивилизацию от варварского татарского вторжения.
В проведенном мною исследовании политической культуры российских «демократов» я пришел к выводу, что главным источником системы представлений этой группы является доминирующая политическая культура периода, непосредственно предшествовавшего настоящему . Элементы традиционных и заимствованных представлений также играют роль, но существующая культура преобразует их, фильтруя сквозь свое сито. В настоящем исследовании эти выводы в целом подтверждаются на примерах образа чужой страны как в обществе в целом, так и в различных социальных группах. Однако в образах других стран элемент преемственности, как правило, особенно силен. Как отмечалось выше, это определяется относительной стабильностью объективных геополитических факторов, таких как географическое положение и территория, население и баланс сил между страной, служащей источником образа, и страной, жители которой ее воспринимают. Даже в случае радикальных идеологических изменений эти факторы нередко влияют на новые представления, вынуждая их вернуться к признанию реалий и приспособиться к ним. Так случилось в России после 1917 г., когда новая большевистская концепция союза с угнетенным китайским народом не помешала Москве проводить прагматическую политику в Китае и рассматривать китайское население российского Дальнего Востока как потенциальную угрозу. Концепция «вечного братства» начала 50-х гг. ХХ в. также не помешала Москве через несколько лет вернуться к проведению тяжелых переговоров по ряду вопросов, оставшихся от прошлого, а представление о Китае как «недемократическом» противнике свободной России и Запада, которое первое время доминировало в постсоветском российском руководстве, постепенно сменилось представлением о Китае как о полезном партнере и даже потенциальном союзнике и противовесе Западу.
Таким образом, современный образ Китая в России сформировался на основе советского образа этой страны, а также исторических и заимствованных представлений, которые реинтерпретировались под влиянием доминирующей политической культуры советского периода и новых геополитических реалий. По мере того как новое поколение, выросшее в постсоветском культурном окружении, становится социально активным, советская политическая культура постепенно отмирает и ее влияние на генезис новых представлений уменьшается. В этой ситуации, естественно, поиск объяснений новых реалий гораздо чаще идет в более старой досоветской и иностранных культурах, хотя внешне в некоторых кругах общества советская идеология становится даже более популярной. Однако природа представлений такова, что эти заимствованные или «возрожденные» объяснения используются не как изолированные и самодостаточные элементы, а реинтерпретируются и ассимилируются доминирующей культурой, в данном случае новой постсоветской российской политической культурой.
Материалы опубликованы по согласию издательства «Китайский институт по изучению общественного мнения (SSIC)».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции. Редакция сайта не несет ответственность за содержание текстов.
Copyright © Китайский Информационный Центр
Опубликовано в